Книга Лед и пепел, страница 27 – Мила Дуглас

Александр сбросил тяжелый плащ на крюк, подошел к дубовому буфету. Звякнуло стекло.

– Вино? – спросил он, не глядя, наливая темно-рубиновую жидкость в два бокала. – Оно согреет.

Подал ей бокал. Пальцы едва коснулись. Его – холодные, несмотря на жар камина.

– Спасибо, – прошептала Тэссия, чувствуя, как тепло вина растекается внутри, контрастируя со свернувшимся от напряжения животом.

Он отпил, взгляд скользнул по ней – оценивающе, как в купальне, но без прежней слепой ярости. Теперь – прицельно.

– Голодна? – Отвел глаза к камину, где в котелке что-то тихо булькало. – Оленина с брусничным соусом. Или хлеб с медом. Выбирай.

Выбирай? Слово повисло непривычным эхом. Не приказ. Предложение? Она кивнула:

– Оленина. Пожалуйста.

Молча, он положил кусок мяса в глиняную тарелку, щедро полил соусом, отломил ломоть черного хлеба. Поставил перед ней на стол. Сам сел напротив, откинувшись в кресло, с бокалом в руке. Тишина тянулась, наполненная треском поленьев и завыванием ветра за стенами.

Тэссия ела медленно под его немым наблюдением. Звук пережевывания казался оглушительным. Потом он заговорил, голос тихий, но резавший тишину лезвием:

– В купальне… И в тот первый твой раз… – Пауза. Взгляд стал тяжелым, непроницаемым, как скальная порода. – Я был… жесток. Чрезмерно. Тебе ведь было больно. Ты ненавидишь меня за это?

Она поперхнулась, жар ударил в щеки. Прямота, как всегда, без покровов. Уперлась взглядом в руки, сжатые вокруг миски.

– Не знаю, нет, Александр, – выдохнула честно. – Но… ты такой, какой есть. Мне остается только принять.

Он ничего не сказал. Смотрел на пламя. Отпил вина. Долгим глотком.

– Прошло много времени, Тэссия, – продолжил он, и в голосе проросла новая нота – не угроза, а… настойчивость. Глухое, сдерживаемое желание. – Я хочу тебя снова. Здесь. Сейчас. Но не как тогда. – Взгляд нашел ее. Глаза – темные, как чащоба за окном. – Готова ли ты? Ко мне? К тому, что я могу дать теперь?

Нежность не обещал. Обещал лишь себя. Страсть, власть, но, возможно, без прежнего разрушительного безумия. Сердце забилось чаще – не только от страха, но и от чего-то иного. Предвкушения? Вызова? Она кивнула, почти незаметно.

– Да.

Он встал. Медленно. Подошел к тяжелому сундуку у стены, открыл его. Достал не плети или веревки, а… альбом для рисования и коробку с углем. Поставил кресло напротив камина, в луч света.

– Разденься, – приказал, голос вновь обрел привычную властность, но без прежней ледяной жестокости. – И встань на колени. Здесь. – Указал на мех перед камином. – Красиво. Хочу видеть тебя такой и запомнить.

Под видимым спокойствием в Александре клокотало. Мысли о дочери убийцы сплетались с иным.

Она на коленях. Дочь врага. Трофей. Просто тело… Красивое тело. Линии угля ложатся на бумагу, повторяя изгибы, которые его взгляд выхватывал еще до этого. Но там была ярость, ледяная и режущая. Сейчас… Сейчас в висках стучит иное. Горячее, глухое. Жажда. Не раздавить, не сломать – а… взять. Обладать. И это смущает сильнее гнева. Нет. Тело. Только тело. Нарисую – и пойму. И вырву эту слабость.

Тэссия, сгорая от стыда, но с необъяснимым спокойствием в глубине души, выполнила приказ. Одежда легла на теплый мех. Она встала на колени, выпрямив спину, откинув голову, чтобы волосы каскадом спадали на спину. Руки сложила на бедрах. Огонь камина ласкал кожу, отбрасывая золотистые блики и глубокие, пляшущие тени. Она чувствовала его взгляд – тяжелый, изучающий каждый изгиб. Но не унижающий. Исследующий.