Книга Лед и пепел, страница 29 – Мила Дуглас

Александр почувствовал, как внутри что-то надломилось с тихим, окончательным треском.

Что он наделал? Не с ней. С собой. Она вошла не только в его логово. Она вошла… под кожу. И выгнать ее… уже немыслимо. Просто тело? Одна из многих? Ложь. Страшная, сладкая ложь. Разницу он ощущал каждой клеткой. И это знание… страшнее любого врага. Страшнее памяти. Как победить… желание не обладать, а… принадлежать?

Тэссия прижалась щекой к его груди. Слушала бешеный стук его сердца. Гораздо громче, чем в купальне. Гораздо честнее. Она не улыбалась. Но внутри росла тихая уверенность, твердая, как скала под снегом. Лед не просто тронулся – он таял, обнажая почву, где уже пробивалось нечто новое. Хрупкий росток под беспощадным небом, но – живой. Он привел ее в свое последнее убежище. И потерял его. Навсегда.

********

На следующий день в охотничьем домике Александр, скупой на слова и жесты, ткнул пальцем в ближайший снежный холм:

– Вот там, за тем бугром… играли с сестрой. – Голос, обычно такой твердый, дрогнул на последних словах. – Мать потом отчитывала за промокшие варежки до самых сумерек…

Оборвался. Резко отвернулся. Спина напряглась, как тетива перед выстрелом.

Боль в его голосе, эта внезапная щемящая трещина в броне – ударила Тэссу сильнее зимнего ветра. Не думая, почти не дыша, она наклонилась, набрала горсть рыхлого снега и метнула ему в спину. Снежок!

Александр вздрогнул, обернулся. В глазах мелькнуло привычное негодование, но почти сразу его сменила искорка чего-то иного. Уголки губ дрогнули, а затем расплылись в медленной, настоящей улыбке, осветившей все его суровое лицо.

– Пленнице, – произнес он низко, с оттенком игривой угрозы, – сейчас действительно не поздоровится. Дерзость требует урока, милая Тэсса.

Он сделал один стремительный шаг. Тэсса вскрикнула, попыталась увернуться, но сильные руки схватили ее, легко подняли и перекинули через плечо. Она забилась, смеясь и протестуя, но он, не обращая внимания на ее легкие удары кулачками по спине, уверенно понес через порог обратно в тепло дома. Там, в центре главной комнаты, он осторожно поставил ее на ноги, но не отпустил, крепко держа за плечи. Дыхание его сбилось, но не от усилия, а от чего-то иного, что колотилось у него внутри.

Он смотрел на нее так пристально, что Тэссе стало жарко.

– Знаешь, – начал он тихо, почти с изумлением, – с первого взгляда, в Долине… я почувствовал. Что-то… сдвинулось. Во мне.

Он покачал головой, выражение мучительного непонимания исказило его черты.

– Я не знаю, готов ли я сдвинуться. Готов ли измениться сам. Я не понимаю, Тэсса. Почему я не злюсь? Почему я не тащу тебя в темницу, не пытаясь выбить признание в несуществующих кознях? Почему я…

Он замолчал, сжав ее плечи так, что кости хрустнули, но тут же ослабил хватку.

– Почему я чувствую тебя здесь, твое тепло, – он прижал кулак к груди, над бешено колотившимся сердцем, – и боюсь… боюсь потерять то, чего едва коснулся? Мы знакомы считанные дни! Я сошел с ума. Выжил из ума окончательно.

Тэсса не испугалась его смятения. Наоборот, ее сердце запело. Она подняла руку и мягко коснулась его щеки, заглядывая в самые глубины его растерянных глаз.

– Твой панцирь, Александр, – прошептала она, улыбаясь сквозь навернувшиеся слезы радости, – он был крепким, да. Но, видимо, не таким уж и непробиваемым, раз сломался так быстро.