Книга Гремучий студень, страница 88 – Стасс Бабицкий

— За что? — удивился Степка.

— За то самое. Он еще приговаривал: «Этой рукой дитё приголубил? Этой?!» — лысый плеснул еще водки, на этот раз только себе, выпил махом. — Наука такая. Чтобы Бойчук впредь не смел думать о жалости к врагу. И чтобы другим неповадно было.

— Разве девчонка нам враг?

— А то нет? Жандармское отродье. Пожалеешь бедняжку, не пришибешь, а она тебя на суде опознает. Пальчиком ткнет, скажет: «Вот этот, тощий, моего папку убил». И повесят тебя, Огонек, за шею твою жалостливую.

— Сплюнь! Накаркаешь еще.

Огонек встал из-за стола и пошел к выходу. Лукерья уже нащупала в рукаве пистолет, но бомбист свернул к маленькому комоду в углу и достал головку чеснока. Обернулся к товарищу, пронзенный внезапной мыслью.

— Это что же выходит, раньше старшой с вами ходил? Бомбы метать?

— Не. Старшой — это мозг нашей ячейки. Он всегда в тени должон быть.

— Как же он узнал про Бойчука и девочку? — бомбист вернулся к столу, очистил зубок чеснока и стал натирать им горбушку ржаного хлеба. — Ты что ли сказал?

— А чего сразу я? — насупился амбал. — Я не болтливый.

— Рауф? Нет, он же после меня в ячейку пришел. Тогда кто? — тут Степку осенило. — А-а-а, Тихоня. Они же с Бойчуком как два пса в одной будке, вечно грызутся.

— Скоро это кончится, — Хруст отодвинул миску и стакан. — Я после обеда заезжал к старшому. Он велел как вернется Тихоня, сразу же его и прибить.

— А его-то за что?

— Говорит, предателем оказался не Рауф, а Тихоня. Задумал сдать нас жандармам. Устроит ловушку, а сам выскользнет. Потому и приговор: смерть. Только надо прибить его по-тихому. Смешно выходит… Тихоню по-тихому!

— Ш-ш-ш-ш! — Огонек понизил голос. — Гляди, чтоб Клавка не услышала. Она вот-вот вернется.

— А она ушла? — амбал обшарил взглядом пустую кровать. — Я и не заметил. Куда это? Да еще и посреди ночи?

— Заплохело ей. Пошла на двор сбрудить. Может каша прокисла?

Хруст шумно втянул носом.

— Не, каша свежая. Вкусная. Будешь? Нет? Ну, дело твое. А Клавке про приговор знать не надобно. Для нее Тихоня просто исчезнет, а мы потом расскажем, что его в охранке затерзали до смерти. И барышня наша бегом кинется убивать Алексашку. Бабы — они мстительные по природе. Вот был у меня случай в Сызрани…

Журналистка решила, что дальше слушать нет никакого смысла. Повернулась, чтобы выскользнуть за дверь и бежать за подмогой, но на пороге столкнулась с Клавдией. Обе вскрикнули от неожиданности и на секунду растерялись, но бомбистка пришла в себя первой.

— Сюда! Бегом! — крикнула она и ударила незваную гостью наотмашь по лицу. Меркульева даже не успела достать вело-дог, спрятанный в рукаве.

Хруст выскочил в сени, срывая занавеску.

— Ай да Клавка! Шпиёнку споймала.

Он сгрёб Лукерью в охапку и поволок в комнатенку.

— Кто такая? — набросился Огонек. — Зачем пришла? Что вынюхивала?

— Какая тебе в том разница? — Хруст обхватил горло девушки огромными пальцами. — Придушу ее и бросим в реку, пока темно. Камень привяжем — вмиг потонет, одни бурболки пойдут. А шубку вон, Клаве отдадим. Взамен потерянной душегреи.

— Вот еще! — фыркнула бомбистка. — Стану я с чужого плеча донашивать!

— Можно подумать, прошлую меховушку тебе в модном салоне справили, — хохотнул амбал. — Погоди нос воротить. Я ж аккуратно придушу. Кровью не запачкаю.