Книга Гремучий студень, страница 87 – Стасс Бабицкий

— В казармах рвануло, но жандармы скоренько наловчились их перехватывать. На Красной площади никто не пострадал, а потом Рауфа убили… Живорезы!

— Хорош визжать, — лысый потянулся к бутылке и налил водки в два стакана. — Помянем Рауфа. Хоть он и басурман, но товарищем был верным.

— А погиб ни за понюх табаку! — Степка не хотел успокаиваться, напротив, он все яростнее распалялся. — Тебя там не было, Хруст. А я видел, как Рауф уложил двух переодетых жандармов, но потом его застрелил тот, плюгавый. Пошли бы вдвоем — он бы выжил. А старшой приказал наблюдать издалека. На его совести смерть!

Лысый расхохотался.

— Совесть? Ты серьезно, Огонек? Забудь. Совесть — штука вредная. Но насчет Рауфа ты, кажись, прав. Старшой про него подозрение имел, а не предатель ли, вот и отправил на Красные ворота без прикрытия.

Степка надулся обиженно, но потом пробурчал:

— Будь Рауф и вправду агентом охранки, жандармы бы его не застрелили.

— Ша! Дай спокойно пожрать.

Он подвинул к себе чугунок, плюхнул в миску каши и взялся за ложку. Лукерья повернулась, чтобы уйти. Прятаться в сенях дольше — слишком рискованно. Но тут амбал перестал чавкать и спросил:

— А ты фотопортреты Клавкины сжег?

— Конечно, сжег! — уверенно ответил Степка.

— Все шесть?

— Да, — но это уже прозвучало не столь уверенно.

Хруст облизал деревянную ложку и стукнул юного бомбиста в лоб.

— Ай! — взвыл Огонек. — Больно же.

— Идиотина! Сказано: уничтожить, чтоб и следа не осталось.

— Ну как я такую красоту сожгу? Мила она мне.

— Тем более спалить должон, — лысый смачно рыгнул и снова принялся за кашу. — Сам съяглишь^[31], коли башковитый. Вот завтра сцапают тебя. Обыщут, найдут ее мордашку картонную. Сам сгинешь, и Клавку под пытки подведешь. А как начнут ее пытать — сдаст всех остальных. Бабы они слабенькие, и не только на передок.

Он глумливо захохотал, из раззявленного рта во все стороны полетели крошки.

— Давай сюда карточку.

— Не дам!

Степка попытался вскочить, но тяжелая рука пригвоздила его к лавке. Боролись они недолго. Хруст сноровисто обыскал юнца, не переставая при этом жевать, нашел фотографию в кармане сюртука и тут же разорвал в мелкие клочки.

— Так-то надежнее.

— Ты!!! — Огонек медленно поднялся на ноги и зашипел, словно дикий кот. — Ты мне за это заплатишь!

— Брось, — спокойно ответил амбал. — Лучше водки выпьем.

Стаканы примирительно звякнули. Молодой бомбист со вздохом зачерпнул из плошки горсть квашеной капусты.

— Ты с нами недавно, потому старшого не знаешь, — объяснил Хруст, — а он на расправу скор. Нашел бы у тебя этот портретик, и каюк. Отправился бы вслед за Рауфом. Видал, что старшой с Бойчуком сделал?

Лукерья хотела уйти, но тут бандит снова назвал проклятую фамилию. Бойчук. Где он? Что с ним? И кто такой старшой? Придется еще немного задержаться.

— Ты про руку, что ли, скрюченную? — догадался Огонек.

— Про нее, да.

— Погоди-ка, но ведь это в детстве… Мельник… Бойчук сам рассказывал.

— Мельник! — хмыкнул Хруст. — Это все сказки. А вот как взаправду было. Два года тому бросили мы бомбу в дом, где офицер жандармский жил. Всех убили, одна девчонка пятилетняя убереглась. Да как убереглась… Ноги ей взрывом оторвало, все равно не жить. Но померла не сразу. Бойчук сел возле нее, по голове гладил, утешал. А как отошла, молитву прочел и глаза закрыл. Вернулись мы с задания, старшой схватил бронзовую канделябру и раздробил Фролу пальцы.