Книга Шкура неубитого, страница 26 – Стасс Бабицкий

– Тогда мне вдвойне повезло, ведь я не полицейский, а преступник, отбывший срок за убийство, совершенное в этом городе много лет назад. Вам же, напротив, не повезло вдвойне.

Фиалки в ее глазах увяли от холода, сквозившего в голосе Мармеладова.

– Берите, и будьте прокляты! – дрожащей рукой Жи-Жи вынула из-за корсажа скомканный лист бумаги. – Ненавижу вас! Вы с мухой обошлись куда бережнее…

– Муха утомляет своим жужжанием, но вреда от нее никакого. Вы же напоминаете осу – тонкая талия, яркая раскраска и ядовитое жало, – сыщик пробежал глазами по строчкам, убедился, что это то самое письмо, и повернулся к певице. – Но я вырву ваше жало навсегда, уж будьте уверены!

– Что вы хотите за эту писульку? – она все еще не смирилась с поражением и попыталась отыграться. – Намекните или скажите прямо, я все исполню.

Мармеладов пытливо посмотрел на Жи-Жи.

– Денег хочу.

– Сколько? – обрадовалась она.

– Все, что отдал вам поручик Изместьев. Вы должны завтра же в моем присутствии передать ему пять тысяч рублей. Тогда письмо вернется к вам.

– Но я не представляю, где его удерживают…

Певица осеклась и вновь заметалась взглядом по комнате.

– Стало быть, его где-то удерживают. Вам известно где?

– Не скажу. Не могу сказать, – Жи-жи задумалась на мгновение, затем кокетливо надула губки. – Вот что, приходите завтра. Я договорюсь, чтобы вам устроили встречу с Александром. Приходите ко мне ближе к обеду, заодно и о деньгах потолкуем.

Летние ночи в Петербурге куда более приспособлены для прогулок и сочинительства стихов, но для сыскного дела годятся именно такие – осенние, безлунные, когда даже газовым фонарям не хватает силенок, чтобы разогнать тьму.

Мармеладов обошел неклюдовский дом и притаился у соседнего особняка, в укромном месте между дровяным навесом и кряжистой старой липой. Отсюда просматривалась черная лестница и крыльцо, скудно освещенное лучами из двух плохо зашторенных окон.

Сыщик ждал около часа, прислушиваясь к поскрипываниям и покряхтываниям города.

Вот ведь странность: Петербург вчетверо моложе Москвы, и двухсот лет от роду не сравнялось, но все здесь уже прогнило, износилось и обветшало. Днем он выставляет напоказ изысканные фасады, сапфировые реки и изумрудные сады – так распутный жуир, прожигающий жизнь с юных лет, скрывает под яркими камзолами, что тело его изъедено снаружи язвами, а изнутри – сифилисом. По привычке пудрит лицо и помадит шевелюру, но уже не может распрямиться во весь рост и гордо посмотреть вокруг, как во времена великого императора. Он прежде времени состарился и скособочился, пригибаясь к земле, оттого и скрипит каждым ставнем да половицей, как замшелая деревушка. Оттого и люди здешние ходят сгорбившись, почасту оглядываясь, прижимая руки к груди, словно прячут украденное сердце и боятся, что его вот-вот отнимут.

Взять хотя бы Герасима. Выскочил на крыльцо, заполошно зыркнул по сторонам, спустился бочком – чисто балтийский краб. Вывернул из мостовой булыжник и торопливо спрятал под ним клочок бумаги. Письмо? Отсюда не разглядеть.

Сыщик дождался, пока спина в розовой ксандрейке скроется за дверью и скользнул к тайнику. Камень поддался легко, видимо, частенько переворачивают, под ним оказалась ямка, крохотная – с кулачок ребенка. Мармеладов развернул обрывок гербового листа, но никаких записей не обнаружил. В неярком свете, пробивающемся из-за штор, блеснула золотая монета. Да не одна! Шесть полуимпериалов, те самые, что достались небритому конферансье минувшим вечером. Ловок, половой! Стянул денежки у хозяина и поспешил спрятать снаружи, чует, шельмец, что тот, обнаружив пропажу, заставит слуг поснимать сапоги и карманы вывернуть, все пожитки перетрясет. Дом обыщет сверху донизу, а на улицу выглянуть не додумается. Золотишко отлежится, под камнем-то, неделю-другую…