Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 49 – Джон Диксон Карр

Тут Маннеринг замешкался.

– Но никто не ответил, когда я постучался в дверь, и ни звука не доносилось из-за нее. Дверь была не заперта, и я вошел. В квартире никого не было, и я не мог понять почему, особенно после слов консьержа. В дальней гостиной горел камин, растопленный совсем недавно. А эта записка лежала в пепле, близко к огню. Развернутая, как сейчас, хотя и измятая. Я… – Его зубы сжимались все сильнее, а лицо багровело, он говорил как лунатик, поднятый с постели. – Я подобрал ее и прочел. А затем положил себе в карман.

– Зачем?

– Есть причина, но я вам о ней не расскажу. – Он был на грани эмоционального срыва, его черные лохматые брови вновь встали хмурой галкой, а бледно-голубые глаза невидяще и безумно глядели из-под них куда-то сквозь меня. Он заговорил сиплым голосом: – Есть причина, и это не ваше дело.

– Вы не возражаете, если мы расскажем об этом остальным?

– Ни капли.

Я отправился к двери, открыл ее и обратился к Мартину, стоявшему снаружи:

– Соберите всех и приведите сюда. Перед тем как приводить их, возьмите Коллинза, а еще… видели этот огромный черный ящик, который отпер сержант, ну, тот, в котором свинцовый саркофаг? Да, тащите его сюда.

Пока Маннеринг молча стоял, вперив невидящий взгляд в открытые дверцы лифта на другом конце комнаты, я принялся за то, что следовало сделать еще раньше. Как я уже упомянул, в углу этой богато обставленной комнаты находился столик для пишущей машинки. Я приподнял ее; это была машинка модели «Ремингтон-12» со стандартным расположением клавиш и черно-красной лентой. Вытащив из ящика стола лист бумаги, я напечатал на ней несколько строк. И обнаружил то же пятнышко на хвостике запятой. Если не принимать во внимание условия проведения экспертизы и вероятность простого совпадения, можно было сказать, что записка, которую Маннеринг нашел у Холмса в квартире, была напечатана на этой машинке.

Пишущую машинку с листом, все еще вставленным в каретку, я оставил для пущего эффекта, а тем временем Мартин и Коллинз тащили внутрь упаковочный ящик, оставляя за собой след из опилок. Крышка с него уже была снята, а над подушкой из опилок возвышалась изогнутая крышка свинцового ящика длиной около шести футов. Часть свинца уже съела коррозия; но, смахнув с крышки опилки, можно было различить арабские письмена, вырезанные на ее поверхности. По линии соприкосновения крышки с ящиком были наложены современного вида красные восковые печати.

Как только дверь отворилась вновь, Коллинз вручил мне топорик и долото. Первой вошла Мириам, ее взгляд сразу же устремился в сторону Маннеринга. За ней вошел Джерри Уэйд, затем Холмс, потом Пруэн и Батлер, все еще не снявший полицейского шлема, съехавшего набок. Но съехавший набок шлем был единственным поводом для веселья, ведь все они пристально смотрели на Маннеринга, надо сказать, с такой сосредоточенностью, что даже не заметили упаковочного ящика, пока Джерри Уэйд не споткнулся о него.

– Черт подери, что это за штука? – воскликнул он, и его будничное ворчание, кажется, разрядило обстановку. Каким-то образом этот маленький сморщенный гоблин более всех присутствующих походил на человека, хотя и имел самый странный вид. – Я кучу всякого сомнительного барахла повидал в этих стенах, но, боже правый, что это за штуковина?