Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 75 – Джон Диксон Карр

– Если вам предстоят еще убийства сегодняшней ночью, – обратился я к ряженому полицейскому, и собственный голос показался мне каким-то далеким, – то давайте уже. Ваша взяла.

– Никто не собирается вас убивать, доктор Иллингворт! – прокричал этот Батлер мне прямо в ухо с такой силой, что у меня чуть голова не лопнула. – Да, мне известно ваше имя; мы нашли визитную карточку у вас в кармане, когда вытаскивали вас из угольной ямы. Доктор Иллингворт! Вы меня слышите? Мы обязаны извиниться перед вами, стоя на коленях. Произошла чудовищная ошибка, только и всего. Потому-то я и хотел остаться с вами наедине и все объяснить, я уговорил остальных позволить мне отвезти вас домой. Они пока не знают того… того, что мы с вами знаем… о том теле.

Я не уверен, что именно он говорил дальше, он болтал без умолку. Тряска такси, мерцающие огни и тошнота не позволяли мне сконцентрироваться ни на чем; в тот момент (вы хотели правды, сэр Герберт, пусть даже и самой позорной) я помню, что меня, прошу прощения, кошмарно вырвало прямо в окно. И все-таки я кое-что уловил из того, что он мне рассказывал, поскольку находился в смутном недоумении, что же произошло после моей встречи с полицейским.

– Я лишь дюйма на три успел открыть парадные двери и увидел, как вы оттуда сиганули на копа, – сообщил он мне. – Невозможно было выйти наружу и забрать вас. Вы спрыгнули как раз туда, где, как мне было известно, находилось отверстие угольной ямы. Раз уж полицейский отправился за подмогой, я сообразил, что можно вас туда затащить. Мы с Сэмом отправились в подвал. Констебль уже стал уходить, а вы лежали почти на краю ямы; мы и затащили вас внутрь, он ничего не увидел, вы ведь разбили его фонарь…

И так продолжалось всю обратную дорогу до Лондона. Помню, что один раз я набрался храбрости и назвал его убийцей. Он поклялся мне, что не имеет никакого отношения к этому ужасному делу, но мне было никак не уследить за логикой его аргументации. Похоже, что она заключалась главным образом в мольбе скрыть имена его сообщников, в особенности женщин. Из всей этой беспорядочной болтовни мне вспоминается одно жуткое замечание.

– Смотрите, вот как я поступлю, – сказал он. – Это все моя вина, мне эта свинья Маннеринг не пришелся по душе, как и его высказывания о моих друзьях. Если дадите мне слово джентльмена и проповедника, что будете молчать о том, что были в музее сегодня ночью, клянусь честью, я сам пойду завтра в Скотленд-Ярд и сознаюсь в том, что убил того парня из повозки. Есть свои причины, почему никого из них нельзя в это впутывать.

Я сказал ему, что не могу сделать того, о чем он меня просит, и я помню, как побледнело его лицо в свете мелькающих огней.

– Значит, придется как-то с этим разделаться, – сказал он. – Надо прогуляться и хорошенько подумать.

Сами понимаете, сэр Герберт, я был в полном замешательстве от такого заявления после всех событий прошедшего вечера. Когда мы добрались до моего отеля, отеля «Оркни» на Кенсингтон-Хай-стрит, Батлер пошарил у себя по карманам, чтобы расплатиться по ужасающему счету, выставленному таксистом. Он сопроводил меня в отель, все еще изображая сотрудника правопорядка; и чтобы как-то оправдать мое совершенно непристойное состояние (бакенбарды к тому времени с меня, слава богу, уже сняли), он сочинил для работника отеля какую-то небылицу про то, как я ввязался в беспорядки во время своего обращения к собранию. В тот момент у меня не хватило ни сил, ни нервов опровергать это; однако, вновь уединившись в умиротворяющей тишине своего номера после ночи столь же безумной, как и в том детективном журнале, я понял, что обязан взяться за перо, чтобы дать правдивые показания. Что я и сделал. Теперь настало время судить о моем безрассудном поведении, сэр Герберт…