Книга Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса, страница 125 – Артур Конан Дойл

– Похоже, звонит колокольчик. – Я поднял взгляд на своего друга. – Кто это может быть? Наверное, кто-то из ваших друзей?

– Друг у меня один, и это вы. Я никого к себе не приглашаю.

– Тогда клиент?

– Если так, случилось что-то серьезное. В подобную погоду и в подобный час никто без особого повода не явится. Но сдается мне, это кто-нибудь из закадычных подруг нашей домохозяйки.

Однако Шерлок Холмс ошибся: в коридоре послышались шаги и кто-то постучал в дверь. Дотянувшись своей длинной рукой до лампы, Холмс отвернул ее от себя и направил на пустой стул, куда должен был сесть посетитель.

– Войдите! – пригласил он.

Гость оказался молодым человеком лет двадцати двух, холеным и щеголеватым, с изящной осанкой и учтивыми манерами. Длинный блестящий дождевик и зонтик, с которого бежала вода, свидетельствовали о царившей снаружи непогоде. Молодой человек тревожно осмотрелся в свете лампы, и я заметил бледность его лица и несчастный, словно угнетенный какой-то тревогой, взгляд.

– Должен просить у вас прощения. – Посетитель поднес к глазам пенсне в золотой оправе. – Надеюсь, я вам не помешал. Похоже, вместе со мной в вашу уютную комнату проникли дождь и ненастье.

– Давайте сюда зонтик и плащ, – сказал Холмс. – Пусть повисят на крючке и обсохнут. Вижу, вы явились с юго-запада?

– Да, из Хоршема.

– Смесь глины и мела, которую я вижу на ваших ботинках, ни с чем не перепутаешь.

– Я пришел за советом.

– Нет ничего проще, чем давать советы.

– И за помощью.

– А вот это не всегда так просто.

– Я слышал о вас, мистер Холмс. Майор Прендергаст рассказывал, как вы спасли его, когда случился скандал в клубе Танкервилль.

– А, ну как же. Его ложно обвинили в шулерстве.

– Он говорит, вы можете все.

– Он преувеличивает.

– Говорит, никто и никогда не брал над вами верх.

– Я терпел поражение четырежды: три раза от мужчин и один от женщины.

– Но чего стоят эти поражения рядом с вашими победами, которым нет числа?

– Да, в большинстве случаев мне сопутствовал успех.

– Тогда и в моем случае на это можно надеяться.

– Прошу, подсаживайтесь к огню и ознакомьте меня с вашим делом.

– Оно очень необычное.

– С обычными ко мне не ходят. Я – последняя инстанция.

– И все же, сэр, не уверен, что вам, при всем вашем опыте, доводилось слышать о тайнах и загадках, сравнимых с теми событиями, которые приключились с моей семьей.

– Вы меня заинтриговали. Прошу для начала перечислить основные факты, а затем я расспрошу вас о подробностях, которые сочту важными.

Молодой человек придвинул к камину стул и расположил свои промокшие ноги поближе к огню.

– Зовут меня Джон Оупеншо, – начал он, – однако мои собственные обстоятельства, насколько понимаю, не имеют отношения к этой жуткой истории. Она перешла ко мне по наследству, поэтому, чтобы ознакомить вас с фактами, вернусь к тому, от чего все пошло.

Надо сказать, что у моего деда было два сына: дядя Элайас и мой отец, Джозеф. Отец владел небольшой фабрикой в Ковентри, которую он расширил с изобретением велосипеда. Он запатентовал надежные шины Оупеншо и достиг такого успеха, что смог за хорошие деньги продать свое дело и удалиться на покой.

Элайас, мой дядя, еще в юности эмигрировал в Америку и сделался плантатором во Флориде, где, по слухам, очень процветал. Когда началась война, он пошел в армию Джексона, потом сражался под началом Худа и дослужился до чина полковника. После того как Ли сложил оружие, дядя вернулся на плантацию и оставался там три или четыре года. Году в тысяча восемьсот шестьдесят девятом или семидесятом он вернулся в Европу и приобрел небольшое поместье в Сассексе, близ Хоршема. В Штатах он обзавелся очень крупным состоянием, а уехал оттуда потому, что питал отвращение к неграм и был недоволен политикой республиканцев, давших им право голоса. Он был своеобразный человек, крутого, вспыльчивого нрава; бранчливый, когда разгневается. Ближних сторонился, жил отшельником. За все годы, пока обитал близ Хоршема, едва ли хоть раз выбрался в город. Дом окружали сад и поля, там дядя и прогуливался, но очень часто неделями не выходил из своей комнаты. Он вовсю хлестал бренди, выкуривал уйму табака, и все в одиночестве. Дружбу ни с кем не водил и чурался даже родного брата.