Книга Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса, страница 127 – Артур Конан Дойл

Но не стану злоупотреблять вашим терпением, мистер Холмс, и поскорее завершу рассказ. Однажды ночью дядя совершил очередную пьяную вылазку, из которой не вернулся. Выйдя на розыски, мы обнаружили его лицом вниз в небольшом, заросшем тиной пруду в дальнем конце сада. Следов насилия обнаружено не было, глубина воды составляла всего два фута, и жюри, приняв во внимание всем известную чудаковатость покойного, вынесло вердикт «самоубийство». Но я, помня, как дядя боялся даже думать о смерти, никак не мог поверить, что он мог настолько изменить самому себе и уйти из жизни добровольно. Тем не менее на том история закончилась, и мой отец вступил во владение поместьем и приблизительно четырнадцатью тысячами фунтов на банковском счете.

– Минуту, – прервал его Холмс. – Ваши показания – одни из самых удивительных, какие мне доводилось слышать. Назовите дату, когда ваш дядя получил это письмо, и дату его предполагаемого самоубийства.

– Письмо пришло десятого марта восемьдесят третьего года. А умер он через семь недель, второго мая ночью.

– Спасибо. Продолжайте, прошу вас.

– Когда отец вступил во владение собственностью в Хоршеме, он по моей просьбе тщательно осмотрел чердак, который дядя всегда держал запертым. Мы нашли тот самый латунный ларчик, но из его содержимого ничто не уцелело. На внутренней стороне крышки была бумажная наклейка с тремя большими «К» и подписью: «Письма, записки, квитанции и список». Мы предположили, что она указывала, какого рода бумаги были уничтожены полковником Оупеншо. В остальном ничего особенно важного на чердаке не оказалось, кроме множества разрозненных бумаг и записных книжек, относившихся к тому периоду, когда дядя жил в Америке. Некоторые были заполнены в военное время и свидетельствовали, что он честно выполнял свой долг и заслужил репутацию храброго солдата. Другие, времен реконструкции Южных штатов, были посвящены в основном политике; полковник, очевидно, немало поучаствовал в борьбе с «саквояжниками», присланными с Севера.

В Хоршеме отец поселился в начале восемьдесят четвертого года, и до января восемьдесят пятого все шло как нельзя лучше. На четвертый день после Нового года мы сидели за завтраком и вдруг отец удивленно вскрикнул. В одной руке он держал открытый конверт, на ладони второй лежали пять сухих апельсиновых зернышек. Когда я рассказывал ему о происшествии с полковником, он всегда смеялся над этими, как он говорил, «небылицами», но теперь был явно испуган и не знал, что делать.

«О боже, Джон, что бы это значило?» – выдавил он из себя.

Сердце замерло у меня в груди.

«Тройное „К“», – ответил я.

Отец заглянул в конверт.

«И верно! – воскликнул он. – Вот они, эти буквы. Но что написано выше?»

«Положите бумаги на солнечные часы», – прочитал я, глядя ему через плечо.

«Какие бумаги? Какие солнечные часы?»

«Солнечные часы в саду. Других здесь нет. Но вот бумаги – это, должно быть, те, которые уничтожены».

«Ха! – Отец постарался взять себя в руки. – Мы как-никак живем в цивилизованной стране, такие шуточки здесь не приняты. Откуда это пришло?»

«Из Данди», – ответил я, рассмотрев штемпель.

«Чей-то дурацкий розыгрыш. Что мне до каких-то бумаг и солнечных часов? Выброшу-ка я из головы всю эту чушь».

«Я уверен, что нужно заявить в полицию».