Книга Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса, страница 72 – Артур Конан Дойл

Время близилось к часу, ночь стояла промозглая, неистово задувал ветер, дождь лил потоками. Но что бы ни творилось снаружи, в душе у меня была радость – такое ликование, что хотелось кричать. Если вам, джентльмены, случалось безумно желать какую-то вещь, томиться этим желанием долгих два десятка лет, а потом увидеть ее совсем рядом, только руку протяни, – вы меня поймете. Чтобы успокоиться, я закурил сигару, но руки мои тряслись от волнения, и в висках стучала кровь. Мне улыбались из мрака старик Джон Феррьер и милая Люси; я видел их так же ясно, как вижу сейчас всех вас. Пока кэб не добрался до Брикстон-роуд, они всю дорогу стояли у меня перед глазами, справа и слева от лошади.

Вокруг не было ни души, тишину нарушал только стук дождевых капель. Заглянув в окошко кэба, я обнаружил, что Дреббер, скорчившись, спит пьяным сном. Я потряс его за руку и сказал: «Пора выходить».

«Ага-ага, ладно», – отозвался он.

Наверное, ему показалось, что перед ним гостиница: он без спора встал и пошел со мной по дорожке. Мне приходилось его поддерживать, потому что он все еще был навеселе. Открыв дверь, я повел его в парадную комнату. И клянусь вам: отец с дочерью все время шли впереди.

«Темень, как в преисподней», – произнес он, оступившись.

«Сейчас будет светло. – Я чиркнул спичкой и зажег восковую свечу, которую принес с собой. – Ну что, Енох Дреббер, узнаешь меня?» Я поднес свечу к своему лицу.

Он смотрел мутными пьяными глазами, потом в них вспыхнул ужас, губы затряслись, – он меня узнал. Побелев, он отшатнулся, на лбу выступила испарина, зубы стали выбивать дробь. Когда я это увидел, прислонился спиной к двери и захохотал. Я долго смеялся. Я всегда знал, что месть будет сладка, но все же не ожидал такого упоения.

«Негодяй! Я гонялся за тобой от Солт-Лейк-Сити до Санкт-Петербурга, но ты всегда ускользал. Теперь твоим шатаниям конец: один из нас не увидит завтрашнего рассвета».

Он слушал, отступал все дальше, и по его лицу было заметно, что он считает меня сумасшедшим. Да в те минуты я и был не в себе. Кровь в висках колотилась, как кузнечный молот; со мною сделалось бы что-нибудь нехорошее, если бы из носа не хлынула кровь и мне полегчало.

«Ну, что ты сейчас думаешь про Люси Феррьер? – Я запер дверь и помахал ключом перед носом Дреббера. – Час расплаты долго медлил, но наконец наступил».

У труса тряслись губы. Он взмолился бы о пощаде, если бы не знал, что это бесполезно.

«Ты меня убьешь?» – запинаясь, выговорил он.

«Это не убийство. Какое же это убийство – пристрелить бешеного пса? Разве ты пожалел мою бедняжку, когда оторвал ее от трупа отца, когда забрал в свой проклятый бесстыжий гарем?»

«Ее отца убил не я», – крикнул он.

«Но это ты разбил ее чистое сердце! – Я поставил перед ним коробочку. – Пусть нас рассудит Господь. Выбери и глотай. В одной пилюле смерть, в другой жизнь. Я возьму оставшуюся. Посмотрим, есть ли на земле справедливость, или нами правит случай».

Он забился в истерике, моля о милосердии, но я приставил ему к горлу нож и принудил повиноваться. Потом я проглотил вторую пилюлю, и минуту-другую мы молча ожидали, пока станет ясно, кому жить, а кому умереть. Ни за что не забуду, какими Дреббер смотрел глазами, когда ощутил первый приступ боли и понял, что проглотил яд. Я засмеялся и поднес ему к самому лицу обручальное кольцо Люси. Долго это не продлилось – алкалоид действует мгновенно. Черты его перекосило от муки, он всплеснул руками, пошатнулся и с глухим криком тяжело рухнул на пол. Я перевернул его носком ботинка, приложил руку к сердцу. Оно не билось. Дреббер был мертв!