Книга Смерть в прямом эфире, страница 26 – Найо Марш

Стоя перед театром, Энтони Джилл обдумывал вероятные исходы, один другого хуже. Как поступят зрители, если дебютная пьеса провалится? Немного похлопают, пока не опустится занавес, прикрыв раздосадованных актеров? Насколько жидкими должны быть аплодисменты, чтобы автор не решился показаться на сцене? А ведь после спектакля они собираются на бал изящных искусств в Челси! Только этого недоставало… Готовый отдать все на свете, лишь бы остановить постановку, Энтони Джилл вошел в фойе. В кабинетах горел свет. Джилл в нерешительности остановился у стены с фотографиями. Среди фотопортретов, гораздо меньший, чем у ведущих актеров, висел снимок Дендры Гай, смотревшей прямо ему в глаза. Ее смех заставлял сладко замирать мужские сердца. «Ну что ж, – подумал Энтони Джилл, – значит, я в нее влюблен». Он отвернулся. Из кабинета вышел клерк.

– Мистер Джилл, вам телеграммы!

Энтони взял стопку телеграмм и побрел восвояси. Клерк сказал ему вслед:

– Самой большой удачи вам на сегодня, сэр!

В переулке стояли зрители, ожидавшие, когда откроется вход на галерку и в задние ряды партера.

В полседьмого Корали Бурн набрала номер Кеннинга Камберленда и долго слушала длинные гудки.

Дождавшись ответа, она сказала:

– Это я.

– Господи! Дорогая, я как раз о тебе думал! – Камберленд говорил быстро и слишком громко. – Корал, у меня из головы не идет Бен. Ты не должна была ставить мальчишку в такую ситуацию.

– Кен, мы десять раз это обсуждали. Отчего не отдать эту идею Тони? Бен не узнает. – Подождав, она нервно добавила: – Бен ушел навсегда, Кен. Больше мы его не увидим.

– У меня большие сомнения на сей счет. Как-никак он твой муж.

– Нет, Кен, нет.

– А вдруг он объявится? Это в его характере – выскочить, как черт из табакерки.

– Не объявится.

В трубке послышался смех Камберленда.

«Как мне все это надоело, – вдруг подумала Корали. – Сколько можно терпеть? Я так больше не могу».

– Кен, – начала она, но Камберленд уже повесил трубку.

Без двадцати минут семь Барри Джордж разглядывал себя в зеркале над раковиной.

«Я красивее Кена Камберленда, – думал он. – У меня голова прекрасной формы, и глаза больше, и подбородок мужественнее. Я никогда не срывал спектаклей. Я не пью. И я талантливее». Он чуть повернул голову, скосив глаза, чтобы оценить эффект. «В кульминационной сцене, – подумалось ему, – я звезда, а Кен – второстепенный персонаж. В этом ключе мы репетировали, такова задумка автора. После премьеры обо мне заговорят!»

В памяти всплыли газетные статьи – Барри Джордж так и видел шрифт и абзацные отступы. Длинный абзац про Кеннинга Камберленда – и одна-единственная заключительная фраза: «Не будет ли чересчур обидным добавить, что г-н Камберленд своей виртуозной игрой вел за собой г-на Барри Джорджа, как комнатную собачку на поводке?» И далее: «Нелегко, должно быть, г-ну Барри Джорджу “служить фольгой”, оттеняя блестящую игру г-на Камберленда». И самое оскорбительное: «Барри Джорджу с грехом пополам удавалось отличаться от картонной марионетки – достижение, буквально истощившее его ресурсы».

– Это чудовищно! – громко сказал Барри отражению, глядя на восхитительное пламя негодования в своих глазах. Алкоголь, убеждал он себя, творил с Кеном Камберлендом две метаморфозы. Барри поднял палец (прекрасная, выразительная рука. Рука актера). Первая – алкоголь разрушал артистическую целостность Камберленда. А вторая – наделял его дьявольским коварством. Пьяный Кен Камберленд рвал пьесу в клочья, нарушал равновесие и губил форму, но с шумом и блеском выставлял себя напоказ – бесцеремонность, которую зрители принимали за гениальность.