Книга Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит», страница 61 – Энтони Бучер

Однако добиться от моего разума чего-либо, помимо свободных ассоциаций, оказалось задачей величайшей трудности. Наконец, я смог свести проблему к следующим простым пунктам:

А. Вскоре меня должны препроводить к некоему Гроссману.

Б. Гроссман ожидает меня для передачи костыля, в котором должен найти зашифрованное сообщение.

В. Если костыль окажется пуст, я подвергнусь большой опасности — опасности, которая может затронуть и ирландку.

Г. Таким образом, просто уничтожить послание нельзя — остаётся лишь подмена. Остаётся небольшой шанс, что шифр окажется из тех, какой Гроссман не сможет прочитать сразу, а займётся расшифровкой позже или передаст его способному это сделать. В таком случае…

Среди заметок у меня в кармане была копия списка цифр, найденного в портфеле Стивена Уорра. Если бы я смог вытащить из костыля шифр субмарины и заменить его этим списком, то выиграл бы достаточно времени, чтобы всё исправить. Я играл с костылём, лениво раскачивая и поворачивая его, пока тот, наконец, не перевернулся так, что резиновый наконечник оказался в моей руке, а ручка у пола. Дважды, хватаясь за наконечник, я чувствовал на себе взгляд охранника.

И тут чёрные возликовали.

— Schau mal hier! — кричал он. — Посмотри на это! Мир никогда не переменится, как же! Скажите этому хаму, как ему избежать такой ловушки!

Это был мой шанс, ведь внимание охранника отвлекла шахматная партия. Резиновый наконечник легко снялся. Спрятав его в ладонь, я отвинтил металлическую крышку. Мои пальцы коснулись бумаги. В другой руке я держал список цифр, готовый к немедленной подмене.

И в этот момент из соседней комнаты постучали.

— Grossmann! — воскликнул охранник. — Komm, Altamont!^[67]— Он впился глазами в меня; теперь я не мог предпринять подмену.

Оставался лишь один шанс, и я им воспользовался. Спокойно встав, я продолжал, как и до того, небрежно помахивать костылём. Продолжая делать это, я направился вместе с охранником к двери Гроссмана. И, когда мы проходили под лампой, я взмахнул костылём чуть выше.

Лампа взорвалась с поразительным звуком, похожим на выстрел. В наступившей тьме я услышал, как охранник яростно проклинает меня, и как никогда раньше осознал справедливость замечания Холмса о фон Борке: «Немецкий язык, хотя и лишённый музыкальности, самый выразительный из всех языков».

Тьма длилась лишь мгновение. Затем дверь Гроссмана распахнулась, и в комнату ворвался свет. Но к тому времени внутри костыля был список цифр, а шифр подводной лодки оказался у меня во рту.

Гроссману подходило это имя. Он был не только большим в немецком значении этого слова, но и грубым в английском его значении.^[68]Усы его, конечно, не были нафабрены воском, а стрижка была относительно американской, но выглядел он невыносимо прусским, словно злодей из фильма 1917 года выпуска.

Он едва взглянул на меня. Смотрел он лишь на костыль. Выхватив его из моих рук с кратким «Dank’ schön, Altamont»,^[69]он жадно открутил крышку.

Пока он разворачивал бумагу, я дрожал. Этот трепет отчасти был вызван боязнью, что он сразу же заметит подделку (ибо, сколь ни сильна тяга немцев к достоинствам суррогатов,^[70]едва ли это распространяется на суррогаты военно-морской информации), но ещё больше я дрожал по чисто физиологическим причинам. Проглотить листок бумаги оказалось далеко не так просто, как казалось. На один страшный миг я испугался, что испорчу всё представление своим в высшей степени негероическим поступком, исплевав весь кабинет герра Гроссмана.