Книга Десять чайных чашек, или Убийство павлиньими перьями, страница 37 – Джон Диксон Карр

– Какое значение? – взревел Г. М.

– Вот именно. Все эти мелкие придирки. Если, скажем, у миссис Дервент и Китинга был роман, то суть именно в том, что у них был роман и они договорились встретиться сегодня днем на Бервик-Террас. Я не понимаю, какое, черт возьми, имеет значение, виделись они прошлой ночью или нет.

– Ох, Мастерс, сынок! – с некоторым унынием проговорил Г. М. – И это после всех трудов, которые я на себя взял? Ну смотри. Я пытался медленно и деликатно подвести тебя к тому, что считаю настоящим противоречием – сущностным, вопиющим противоречием, самым жгучим вопросом во всем этом деле. А вопрос таков. Почему Китинг отказался пойти на «вечеринку с убийством» прошлой ночью?

Старший инспектор уставился на него в изумлении.

– Противоречие? – медленно повторил он. – Где здесь противоречие? Я не из тех, кого можно упрекнуть в богатом воображении, но мог бы придумать полдюжины веских причин. Ума не приложу, почему из всех странностей и загадок вы выбрали именно эту мелочь. Почему, например… – Но Мастерс так и не успел закончить.

Дом номер тридцать три на Вернон-стрит находился с правой стороны улицы. На фоне темнеющего неба, словно разрисованного кистью темно-синей и черной краской, дрожали призрачные огоньки газовых фонарей. Один из уличных фонарей горел прямо перед домом. За высокой оградой из тесаного камня и двойными арочными воротами, выкрашенными в тусклый зеленый цвет, виднелись верхушки деревьев. Справа от ворот, на табличке рядом с дверным колокольчиком, черной краской было выведено: «Сады». У тротуара перед домом стоял лимузин «даймлер» с включенными подфарниками, рядом с ним в ожидании застыл шофер.

Зеленые ворота открылись, и на тротуар ступила женщина. Шофер взял под козырек и проворно подскочил к ней.

– Миссис Дервент, мэм? – спросил он.

– Выходите, Мастерс, – тихо сказал Г. М.

Она стояла прямо под уличным фонарем, слегка повернув к ним голову, и нельзя было отрицать ее необычайной, чтобы не сказать – чрезмерной, красоты. Она не была высокой, но казалась таковой. Позже Мастерс клялся, что она весила больше одиннадцати стоунов^[14], но это была злостная клевета. Такой же клеветой, по мнению Полларда, было утверждение Френсис Гэйл насчет ее возраста. На ней была вечерняя накидка из черного бархата с высоким воротником. Но именно ее глаза – вот что привлекало внимание в первую очередь. В них можно было увидеть милосердие и скорбь, однако мужская природа брала верх и в голову начинали лезть мысли об открытых экипажах, изящных дамских будуарах и мадемуазель де Мопен^[15]. У нее был взгляд – такой же приписывали некой известной танцовщице, – способный, выражаясь вульгарно, открыть устрицу с шестидесяти шагов.

Но, несмотря на ошеломляющее впечатление, которое производил этот редкостный цветок, вдруг распустившийся на пригородной улочке, сержанта Полларда терзали сомнения. Это, конечно, хорошо – быть таинственной, тоскующей и одухотворенной, но, если всего этого немного чересчур, наблюдательный мужчина начинает подозревать притворство и жеманность, присущие тем леди, которые любят порассуждать о душе на светских приемах. Дама, вероятно, неплохо контролирует огонь очей, иначе она просто врезалась бы в фонарный столб. Но все это были довольно смутные соображения, и они без следа растаяли под лучами женской привлекательности.