Книга Аптекарский огород попаданки, страница 110 – Ри Даль

Его слова должны были напугать меня, заставить отступить. Но вместо этого они словно подлили масла в огонь. Фронт? Значит, я буду ближе к В.Б. Ближе к своей цели. Я смогу помогать людям, спасать жизни, как мечтала. Я выпрямилась, чувствуя, как решимость растёт внутри.

— Именно поэтому я и хочу там быть, — сказала я твёрдо. — Сёстры идут на фронт, и я хочу быть с ними. Хочу делать то, ради чего стоит жить.

— Вы не понимаете, о чём говорите, — возразил он, и его голос стал холоднее. — Война — это не романтическое приключение. Это кровь, грязь, смерть. Вы можете не найти вашего В.Б. И… сами погибнуть.

— Я уже гибну, — прошептала я, боясь собственной откровенности. — Гибну каждый день, не видя смысла в собственном существовании. Я не хочу больше прятаться. Я хочу жить, Василий Степанович. Жить так, как велит моё сердце.

Он долго молчал, и я видела, как напряжены его плечи, как он крепче сжимает трость. Его взгляд, обычно такой непроницаемый, теперь был полон эмоций — тревоги, гнева, чего-то ещё, чему я не могла дать имя.

— Вы несправедливы, — сказал он наконец, и его голос дрогнул. — Я делаю всё, чтобы защитить вас. Чтобы вы были в безопасности. А вы хотите броситься в самое пекло.

— Защитить? — я шагнула ещё ближе, забыв о розах, о саду, обо всём. — А может, вы просто хотите, чтобы я оставалась здесь, под вашим присмотром? Чтобы я не смела мечтать о чём-то большем?

Я не хотела кричать, но слова вырывались сами собой. Я была зла — на него, на себя, на весь мир. И всё же, где-то в глубине души, понимала, что несправедлива. Василий рисковал ради меня. Он дал мне кров, работу, безопасность. Но я не могла остановиться. Не могла признаться, что боюсь. Боюсь, что, если останусь здесь, то потеряю себя. Потеряю ту Александру, которая хотела изменить мир.

— Вы знаете, что это не так, — сказал он тихо, но твёрдо. — Я не держу вас здесь силой. Но Балканы… Это не место для человека, чья жизнь мне… небезразлична.

Я замерла. Его слова, прямые, почти обнажённые, лишили меня дара речи. Он говорил искренне, без привычной маски. И это пугало. Пугало, потому что я не знала, как реагировать. Потому что я сама не была готова признать, что он мне не безразличен.

— Я не могу сидеть здесь вечно, — сказала я наконец, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо. — Я хочу помогать людям. Спасать жизни. Это то, ради чего я… — я запнулась, чуть не сказав «попала в этот мир». — Ради чего я живу.

Василий долго молчал. Наконец, тяжело вздохнул.

— Будет по-вашему, Александра Ивановна, — сказал он, и в его голосе послышалась странная смесь смирения и горечи. — Я напишу в общину. Устрою всё, что нужно.

Я не верила своим ушам. Он согласился? Так просто?

Моя радость была такой внезапной, такой всепоглощающей, что я, не подумав, кинулась к нему, обхватив его шею руками. Это был порыв, чистый и необдуманный, как будто всё, что я держала в себе — благодарность, надежда, облегчение — вырвалось наружу.

— Спасибо! — выдохнула я, прижимаясь к нему. — Вы не представляете, как это для меня важно!

Но едва я почувствовала тепло его сюртука и лёгкий запах табака и лаванды, как поняла, что совершила ошибку. Василий замер, словно окаменев, и я ощутила, как его руки, вместо того чтобы обнять меня в ответ, неловко повисли в воздухе. Я отскочила назад, чувствуя, как лицо заливает жар. Мои щёки пылали, и я поспешно отвернулась, делая вид, что поправляю платье.