Книга Рипсимиянки, страница 72 – Арм Коста

– Он даже не сказал прощай, ворон в перьях павлина! – Небит горько заплакала, дрожащими пальцами закрыв лицо. – Надо же, рассказывал, что я прекраснейшая девушка на свете и ни одна красавица Аравии, Фракии и Киликии не сравнится со мной! Как же! Небось, в Элладе уже давно заручился любовью, а мне здесь… – Небит рыдала, и, казалось, её душевную боль слышали все в округе.

– Он обязательно вернётся, госпожа. А если нет – не горюйте, значит, не судьба и боги это видят.

– Ты права, – Небит убрала руки от лица. – Это конец, конец всей любви, что начиналась во мне к нему.

Разочарование читалось в её глазах, ведь в расчёты юной египтянки не входило влюбляться в корабельщика-грека, да и влюбляться вообще в кого-либо – она была слишком юна для дел сердечных. Как можно полюбить человека, который до конца не предан тебе? Спустя какое-то время, когда боги усмирили танец боли и ненависти, на пороге дома Небит вырос Кассиас – его руки были заняты цветами: только цветы помогают простить, принять, забыть, иногда в них больше смысла, чем в словах.

– Когда-нибудь я укрощу тебя, – шутила Небит, заливаясь сладким и звонким смехом. – Где бы ты ни был и с кем – будешь приходить ко мне снова и снова! Моя любовь – твоё проклятье! – на минуту египтянка стала серьёзной, но вскоре довольно улыбнулась, глядя на взволнованного грека.

Кассиас любил внезапно влетать в дом обожаемой им Небит. Он опускался на колени, обнимая её ноги; пока она спала, всматривался в её лицо и алые уста, шептал ей на ухо пьянящие речи.

– Кто твоими устами говорит, – спрашивала сонная Небит, – боги ли?

– Моими устами никто не говорит, кроме меня, о царица.

За окном выл пустынный ветер, огонь в жилище египтянки горел ровно, иногда он бесшумно потрескивал, боясь нарушить покой влюблённых.

– Ты слышишь? Ветер несёт песок с берегов Нила – будет буря! – Небит подбегала нагая к окну и вглядывалась в небо.

– Мне нужно уходить, Небит. Обещай, что дождёшься меня! – Кассиас подходил к девушке, обнимая сзади её плечи и накрывая гибкое тело египтянки тканью, – прощание обоим давалось трудно. – Как же невыносимо быть бесправным, любовь моя! Мне никогда не быть свободным, как ты, человеком.

– Римляне не ищут покоя – они ищут рабов, – сердилась египтянка. – Война, жажда уничтожать, покорять себе всех – это навсегда… Но тебе же не обязательно возвращаться в Рим? Ты же можешь вести торговлю в Анатолии? Скажи, что можешь!

– Они вынуждают меня возить рабов, сокровище моё, – Кассиас пожал плечами и поцеловал Небит в ключицу. – С моего судна их забирают на невольничий рынок, затем везут в Капую. Так было и так есть, любовь моя. Я не могу не вернуться: кроме грека-корабельщика доставить рабов в Рим никто не сможет.

И Кассиас ушёл, пообещав вернуться к любимой Небит.

Встречи грека и египтянки с годами стали реже. Он увлекался женщинами, сгорая от страсти к ним, целуя их то бледные, то смуглые шеи. Кассиас забывался в других, а Небит преданно ждала его на александрийских берегах…

***

Дом, в который Небит вернулась разбитая и уставшая, напоминал поле боя: тела легионеров были изрублены, как куски мяса, которые бросают собакам на цепи. Переступая через пятна подсохшей крови, египтянка направилась в свои покои – ей хотелось спать, даже трупы гостей не страшили её. Она вошла в спальню, дверь которой лежала на полу, сбросила с себя одежды и упала на ложе – простынь, казалось, пропахла ночной бойней.