Книга Рипсимиянки, страница 86 – Арм Коста

Рипсимия, как научила её матушка и сёстры, трижды перекрестилась, окунулась в воды Иордана с головой, набрав полные лёгкие воздуха. Вода отрезвляла, словно в ней плавал лёд, покрывала тело, смывала с её глаз и губ всё, что было, оставляя чистое место на лице и плоти для всего, что будет.

– Принять веру христианскую и окреститься в священной реке Иордан сможет только та душа, которая очистилась от гордыни, зависти, алчности и всех грехов, которыми искушает нас сатана, – приняв смирение, трудясь во благо других и возлюбив других как самого себя, верующий войдёт в Царствие Небесное. Вода и дух веры открывают врата сего Царствия пред тобой! Иди же в него как чистое, новорождённое дитя, иди как праведница, как та, которая соблюдает Законы Божьи, как та, которая за нарушение их станет виноватой во всём! Теперь Господь направит тебя и твой ум на путь истинный, услышит тебя и вознаградит мудростью.

– «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». (1Кор.13:13). – прошептала Мария.

Рипсимия вышла из реки новым, другим человеком – христианкой, прошедшей путь от бегства до обретения покоя с людьми, понимающими, принимающими и помогающими ей ценой жизни, любящими её как свою кровную сестру: для послушниц подлинная любовь – это когда кого-то любишь так же свято, как самого себя, чувствуешь его желания, как свои, ощущаешь и проживаешь его боль, как свою, стараешься для него так, как для себя. Это большая редкость… как и сама любовь – настоящая и чистая, а всё, что похожее на неё, – ложь, пыль, пустота.

– И только существо, способное на бескорыстную любовь, может называться Человеком. Таких любит Бог, и к таким Он благосклонен и справедлив, – прошептала Мариамна.

– Она обрела смысл своего существования, – шепнул Цербер.

Нуне кроткими шагами приблизилась к нему и, вложив его левую руку в свою, повела к воде. Они стояли у края Иордана и наблюдали за тем, как река меняет течение. Нуне глядела на некогда императорского воина добрыми, ласковыми, полными сестринской надежды и веры в него глазами. Центурион же, вздрагивая от невидимого страха, озираясь по сторонам, зашёл в воду, сбросив с себя доспехи, которые, как тиски, давили на его сердце, терзали его ключицы. Он с размаху швырнул подальше шлем с красным гребнем – мысли, как и душа, должны быть свободными. Теперь он не был ни римлянином, ни военачальником, ни Цербером – лишь простым грешным человеком с крестом, сжатым в ладонях. На одной чаше весов жизнь в Риме, служба у императора Диоклетиана и слава, а на другой – бескорыстное желание помочь этим женщинам, лишившимся всего… И перевесило второе! Восторжествовало добро! Цербер осознал, что, прикрываясь долгом и отчаянным служением людям, он отнимал у них жизни, у бедных граждан Рима, у христиан, у отцов, матерей и детей. Он не имел права на то бесчинство, которое творил раньше, – ни он, ни кто-либо другой на этой земле не вправе забирать у человека жизнь. Теперь воитель раскаивался за совершенные грехи. В его воспоминаниях возникали люди, которых он уничтожил.

– Я был на войнах, они не зависели от меня! Я выполнял приказы, как послушник! – объяснял Цербер Нуне и отпустил её руку.

Бывший центурион ушёл под воду – она смыла всё его прошлое. Гаяния стояла с книгой в руках, читая молитву: