Книга История Натаниэля Хаймана, страница 107 – Арм Коста

Прощай.

Натаниэль Хайман».

— Куда же надо ехать? — едва выговорил я, сворачивая письмо.

Непостижимая сила заставила меня всё же доехать до дома Сержа. Я молился о том, чтобы моего друга не было дома. Его машины во дворе я не увидел — какое облегчение, что вещать приговор для его жены я буду в отсутствие Сержа. Если бы он оказался дома, я почувствовал бы себя неловко, пришлось бы много врать. Выпрямившись, я двинулся к двери, собрав всю свою волю в кулак.

— Звонить в дверь или стучать? — пробормотал я.

Раз уж судьба выбрала меня посланцем горьких вестей, наверное, лучше позвонить! Дверь отворилась не сразу, мне пришлось недолго потоптаться на месте и подумать, что сказать в качестве приветствия и прощания, как держаться, сообщая трагическую новость.

Пожилая женщина (возможно, гувернантка) встретила меня грозным молчанием. Я спросил, дома ли хозяйка, на что последовал отрицательный ответ. Напрасно, значит, я приехал! Гувернантка вела себя отвратительно: замкнуто, негостеприимно, но это не заставило меня убраться.

Что-то подсказало мне поднять голову и взглянуть на окно второго этажа. Штора колыхнулась, кто-то мгновенно спрятался за нею. Я был убеждён, что Авелин дома. Несомненно, это была она. Я передал письмо и футляр гувернантке и сказал, что похоронная церемония состоится завтра, в полдень.

— Похоронная церемония? — переспросила она. — А кого не стало?

— Натана Хейма. Его застрелили.

— Я передам, — последовал равнодушный ответ гувернантки.

— Не могли бы вы записать номер моего телефона для мадам Авелин?

— Сейчас схожу за ручкой, подождите, мсье, — она взяла письмо и кольцо, потом закрыла дверь.

Прошла минута, за нею вторая и третья, гувернантка не появлялась. «Вероятнее всего, Авелин не хочет со мной говорить», — подумал я, следовательно, ждать было бессмысленно. Я повернулся и уже направился к автомобилю, как дверь за моей спиной скрипнула. Я услышал голос гувернантки.

— Постойте, мсье! — хмуро сказала она, протягивая мне ручку и листок чистой бумаги.

Я вернулся и торопливо написал номер. Мне не хотелось быть занозой для Авелин.

— Передайте, что я могу подождать, если ей сейчас неудобно, — с надеждой на положительный ответ сказал я, протягивая женщине листок и ручку.

Она ничего не ответила, лишь строго посмотрела на меня и небрежно захлопнула дверь. А я невольно проворчал.

«Словом, женщины ни к чёрту не годятся» (Жан Батист Мольер).

Когда я возвратился домой, моя любимая прохвостка сидела на диване, поджав под себя ножки, а в руках у неё была пухлая стопка исписанных листов. Это была моя рукопись — та самая, над которой я работал три месяца, сидя взаперти, как настоящий отшельник.

Лили редко читала книги, а то, что она поглощала, усваивалось слабо из-за её невнимательности. Мне часто казалось, что в голове у неё сплошная путаница. Но, видимо, я плохо знал женщину, с которой прожил столько лет.

Слова Лили ошеломили меня. Подняв на меня восхищённые глаза, она медленно произнесла:

— Это ты написал, Доминик? Впрочем, о чём я спрашиваю, это твой почерк, твой стиль… Послушай, ведь ты создал шедевр! Когда люди узнают об этой книге, ты прославишься на всю Францию! А может быть, и на весь мир!

— Ты преувеличиваешь, — ответил я мрачным тоном.

— О, нет! Я просто разум потеряла от твоей книги, — вскричала Лили, вскакивая с дивана. — Это лучшее, что я читала в своей жизни! Изумительно, дорогой!