Книга Сон на яву, страница 27 – Рада Теплинская

— Как бы не так! — отрезала она тоном, не терпящим возражений, режущим слух, как скрежет металла по стеклу, от которого по коже побежали мурашки. — Я не позволю ей жить в уютной просторной комнате, которую я ей выделила, и тем более питаться за одним столом с нами, как члену семьи, только потому, что я почитаю Бога, как и подобает всякой истинной христианке. Благотворительность — это одно, а избалованность — совсем другое. Я работаю от зари до зари, не покладая рук, а она должна отрабатывать жильё и еду, которые получает здесь.

К тому же, — добавила она с усмешкой, в которой не было ни капли тепла, лишь ледяной холод презрения, пронизывающий до костей, — если тебе нечем заняться, молодой человек, я найду для тебя занятие, не переживай. Лучше отнеси-ка мешки с кукурузой и бобами в амбар, нечего тут сидеть без дела. Или ты думаешь, что я буду вкалывать одна, как проклятая, а ты будешь отсиживаться в тепле? А ты иди, Эмили! Хватит бездельничать, время — деньги, и никто не будет тебя содержать просто так. Живи своим трудом. Каждая крошка должна быть оплачена! — каждое слово было подчеркнуто и произнесено с особой злобой, словно она выплескивала накопившуюся желчь.

Эмили опустила взгляд, стараясь скрыть обиду, которая болезненным комком, словно камень, застряла у неё в горле, мешая дышать. Слова миссис Грант ранили гораздо сильнее, чем тяжёлый физический труд или усталость, накопившаяся за долгий и изнурительный день. Они впивались в самое сердце, как занозы, отравляя душу ядом разочарования и безысходности. Она чувствовала, как к горлу подступает ком слёз, но отчаянно пыталась сдержать их, не желая показывать свою слабость. Она чувствовала себя чужой и нежеланной в этом доме, где так наивно надеялась найти приют и защиту, словно заблудившийся путник, которому безжалостно захлопнули дверь перед самым носом в разгар бури. Она понимала, что ей предстоит долго и упорно доказывать своё право на существование, на малую толику тепла и участия в этом холодном и неприветливом доме, где её появление было воспринято как тяжкое бремя. В тот момент она чувствовала себя совершенно одинокой и потерянной.

Эмили густо покраснела, как спелый мак, ощущая жар, разливающийся по щекам и шее, словно она разом выпила кружку горячего чая с перцем. Каждое слово, брошенное миссис Грант, жалило её, как пчелиный укус, острым и болезненным, оставляя после себя зудящее раздражение. Но истинным источником её смятения был вовсе не гнев хозяйки дома, хотя обычные упрёки миссис Грант по поводу недостаточно вымытой посуды, вечно липкой столешницы и пыли, скапливающейся в углах, были достаточно неприятны. Настоящая причина её панического бегства крылась в другом — в мучительном, пристальном внимании Нейта Гранта, её старшего сына.

Она ощущала его взгляд как физическое прикосновение, обжигающее и смущающее одновременно, словно он проводил невидимым пальцем по самым сокровенным уголкам её тела. Это было не просто любопытство, а нечто более властное, более настойчивое. Он словно сканировал её, раздевал глазами, оставляя после себя липкое ощущение неловкости и тревоги.

Эмили пулей вылетела из кухни, спасаясь от этого невысказанного, но ощутимого напряжения, от густой атмосферы невысказанных желаний и опасно близкого, как ей казалось, падения в пропасть. Её юбки — красная фланелевая нижняя, согревающая в холодные осенние дни, и верхняя из поплина цвета выцветшей травы, некогда яркая и сочная, а теперь тусклая и безжизненная, — взметнулись вокруг неё, как паруса на сильном ветру, подгоняемые её испугом и желанием скрыться, затеряться, исчезнуть из поля зрения Нейта. В последнее время она слишком часто ловила на себе его взгляды, скользившие по её груди, выступавшей из-под простого платья, и очерчивавшие стройную талию так внимательно и оценивающе, словно у немолодого, опытного художника, изучающего модель, чтобы запечатлеть её на холсте, уловить каждый изгиб, каждую тень. Ей не нравилось это откровенное, почти хищное выражение в его карих глазах, обычно спокойных и даже немного ленивых, а теперь горевших ненасытным огнём. В них она прочла недвусмысленное желание, словно она была добычей, которую он уже мысленно присвоил, лишив ее воли и выбора, превратив в объект, а не в человека.