Книга Сердцеед в Венецианской паутине, страница 14 – Натали Карамель

Я расслабил хватку, сосредоточился. И почувствовал! Тончайшую вибрацию, передающуюся от киля через весь корпус к рулю. Легкое дрожание, отклик на каждую крошечную волну, на каждый вздох ветерка. Я сделал микроскопический поворот. «Ласточка» ответила — не рывком, а плавным, едва уловимым смещением в воде, изменением угла к ветру в парусах. Это было… волшебство. Чистая магия управления этой деревянной души.

«Чертовски неплохо для первого раза,» — пробурчал Ренар, наблюдая за поведением корабля. В его голосе прозвучало… удивление? Одобрение? «Чутье есть. Редкое. Не каждому дано слышать корабль.»

Гордость, теплая и неожиданная, разлилась по груди. После всего — унижения, тоски, ярости — это маленькое признание от такого человека значило больше, чем похвалы всего Версаля. Я ловил каждое движение, каждое ощущение, забыв на миг о Елене, о Венеции, о короле. Здесь и сейчас был только я, штурвал, корабль и море.

Идиллию нарушил призрак. Бледный, как смерть, шатающийся, с завязанным носом и глубокими синяками под глазами, Луи де Клермон выполз на палубу. Он выглядел так, будто его переехали каретой, вывернули наизнанку и оставили сушиться на солнце. Рвоты уже не было — похоже, его бедный желудок был пуст. Но спазмы все еще дергали его, заставляя сгибаться пополам с тихим стоном.

Он уставился на меня у штурвала. В его мутных глазах вспыхнула жалкая искра злобы. «Виллар…» — прохрипел он, подбираясь ближе, опираясь на борт. — «Убей… Пожалуйста… Просто столкни за борт… Это милосердие…» Его голос сорвался на всхлип. «Ненавижу… Ненавижу эту качающуюся могилу… Ненавижу тебя… Ненавижу короля, который послал меня сюда…» Он сделал паузу, исказив лицо в гримасе. «И ненавижу твою… твою ледяную маркизу! Из-за нее…»

Он не успел договорить. Как тень, рядом возник Жак. Без лишних слов, с выражением глубочайшего презрения на оспином лице, он нанес Луи короткий, мощный удар сапогом под зад. Не смертельный, но унизительный и болезненный.

«Ах ты, сопливый щенок!» — рявкнул Жак. — «Графа твоего бабьи сопли достали! И маркизу твою вякать не смей, а то второй нос сломаю! Марш в каюту! Там твое место — с ведром дружить!»

Луи взвизгнул от боли и унижения. Он швырнул на меня и Жака взгляд, полный немой ненависти и слез, и, прихрамывая, потащился обратно вниз, в свое вонючее убежище. Матросы фыркнули. Кто-то пробормотал: «Барин-неудачник».

Я вернулся к штурвалу, но ощущение безмятежности улетучилось. Капитан Ренар стоял рядом, но его внимание было уже не на мне и не на штурвале. Он смотрел на горизонт. На то самое безоблачное небо и спокойное море. Но его лицо, минуту назад относительно спокойное, снова застыло в привычной суровой маске. Брови сдвинулись, образуя глубокую складку между ними. Его глаза, эти бездонные синие провалы, сузились, впиваясь в линию, где море встречалось с небом.

«Жак!» — его голос, тихий, но резанувший, как нож, разорвал ленивую тишину. — «Всем на места! Убери рожи! Затянуть все, что шевелится! Барометр падает как камень!»

Мгновенно ленивая грация матросов сменилась лихорадочной энергией. Как по волшебству, трубки исчезли, ленивые разговоры оборвались. Лица напряглись. Жак рявкнул что-то нечленораздельное, но полное власти, и палуба ожила. Заскрипели лебедки, залязгали кольца, застучали молотки — все свободное, все незакрепленное спешно пришпиливалось к палубе или уносилось вниз.