Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 40 – Натали Карамель

— Но это приказ мадам де Дюбарри! — взвизгнула одна из фрейлин.

— Наш приказ выше, — был ответ. Без угрозы. Просто констатация. Камень. Фрейлины пошипели, поскрипели шелками и удалились. Моя попытка вырваться — а это была попытка вырваться! — провалилась. Герцог был сильнее фаворитки. Или король позволил ему быть сильнее в этом вопросе? Этот вопрос гвоздем засел в мозгу.

На следующий день пришел Ансельм. С пустым подносом. Его лицо было бесстрастно.

— Ваши письменные принадлежности, мадам, — объявил он, даже не глядя на меня. — По распоряжению. Они могут быть… небезопасны.

Он собрал все: перья, чернила, бумагу, даже мои жалкие попытки писем Лео, которые я прятала в шкатулке. Все. Оставив меня безмолвной в прямом и переносном смысле. Теперь я не могла даже излить отчаяние на бумагу. Связь с миром окончательно оборвалась. Только Мари. Хрупкая, ненадежная ниточка.

Мари. Моя храбрая, перепуганная Мари. Теперь она была моим единственным окном в мир. И самым большим источником тревоги. Каждый раз, когда ей разрешали выйти — только в сопровождении одного из Них! — только чтобы дойти до капитана де Ларю и обратно (дальше ее не пускали, это было ясно), я замирала. Боялась, что ее не пустят обратно. Боялась, что с ней что-то случится. Боялась, что Они что-то с ней сделают. Ее возвращение было краткой передышкой, за которой следовал поток шепота:

— Капитан… капитан передает, что он пытается, мадам… Но приказы свыше… — Глаза Мари были полны слез от бессилия. — Он видел тетушку Эгринье издалека… Она выглядела озабоченной, но подойти не смогла… Охрана… — Шепот становился тише, а взгляд бросался на дверь. — Говорят… говорят, герцог де Лоррен часто бывает у короля… Долго… Говорят, мадам де Дюбарри в ярости из-за того случая… но молчит… Говорят… — И тут она замолкала.

Слухи? Правда? Слова застревали в горле от страха перед стражниками, которые могли войти в любой момент. Информация была обрывочной, как крошки со стола, но для меня, умирающей от информационного голода, и они были пищей. Пищей, от которой еще больше тошнило. Лоррен у короля. Долго. Значит, его позиции крепки. Значит, король в курсе моего заточения и одобряет его. Иначе как объяснить, что меня, графиню де Виллар, держат под домашним арестом, как преступницу, по прихоти герцога? Ответ был один: король позволил. Или приказал. Я была разменной монетой в их игре, ценность которой стремительно падала.

Единственным светом — иронично крошечным — были книги. Через несколько дней Ансельм принес стопку томов в темных переплетах.

— От мадам де Ментенон, — сказал он. — С разрешения Его Величества. — Он подчеркнул последние слова. Даже книги были дарованы милостью короля и переданы через его «тень». Читать разрешено. Думать — осторожно. Ментенон пыталась протянуть ниточку. Узкую, как игольное ушко. Я вцепилась в книги. Истории о далеких странах, философские трактаты, стихи. Я читала взахлеб, пытаясь сбежать из Версаля в словах. Но даже строки о свободе обретали горький привкус. Я была птицей, читающей о полете в клетке.

И была еда. Обильная, изысканная, подаваемая с безупречной регулярностью. Супы, дичь, паштеты, версальские сладости — горы сладостей. Как будто нас откармливали. Для чего? Чтобы я была «прелестнее» для Лоррена? Чтобы усугубить унижение — кормить деликатесами в тюрьме? Или это была просто еще одна форма контроля? «Вот твой мир, — говорили эти яства. — Ты можешь есть, спать, читать. Забудь о внешнем мире. Ты здесь навсегда». Каждый кусок давил комом в горле. Мы ели, потому что надо было поддерживать силы. Но радости в этом не было. Только еще одна рутина в аду.