Книга Летний сад, страница 284 – Полина Саймонс

Но даже такой соблазнительный стимул не помог, и через десять лет после войны прирост населения свелся к нулю. Хуже чем к нулю: в пятьдесят пятом году населения в России было меньше, чем в сорок пятом. Умирало больше, чем рождалось. Почему? Секс не запрещали; так где же были дети?

Вина лежала на женщинах. Да, у них был секс, но они не были идиотками. Они работали целыми днями, жили в тесных квартирках с другими женщинами, и те, кому не повезло, кто забеременел, шли к докторам и платили большие деньги за подпольные аборты. Когда это обнаружилось, и врачей, и женщин стали отправлять на десять лет в лагеря. Чтобы спасти свою шкуру, врачи стали отказываться делать аборты. Женщины, в полном отчаянии, занялись этим сами. Женская смертность взлетела до небес. Даже на поздних стадиях, при пяти, шести, семи месяцах, детей удаляли разные повитухи прямо в коммунальных квартирах и выбрасывали в мусорные баки.

Советское правительство торжественно заявило, что рост населения остановился из-за возросшей детской смертности.

Женщины умирали, младенцы умирали, а тем временем умирающие мужчины были там, где был сейчас Николай Успенский, где следовало быть Александру, – за пять тысяч километров отсюда, в тундре, в лесу от рассвета до заката, строить укрепления и заборы, рубить сосны. Именно там находился его дух, но его сильное, здоровое тело было в Аризоне, строило по дому за каждый из тех домов, которые он разрушил, командуя танками, будучи в штрафном батальоне, ведя искалеченных людей, которые сжигали те города, которые покоряли, сжигали мосты, и дома, и рынки… Никаких больше яблок или капусты, никаких больше часов или домов терпимости. Александр разрушал деревни, пока мог. И рядом с Успенским он сооружал заборы, пока мог, – заборы, чтобы мужчины не могли добраться до заключенных женщин (которые получали десять лет за нелегальные аборты), которые стояли на четвереньках, задрав юбки, подставляя себя через ржавую колючую проволоку.

В Америке Александр работал на себя, строил дома, чтобы американские мужчины могли жить в них со своими женами и заводить детей, которых он не мог произвести со своей советской трудящейся женой, которая до сих пор зимой вставала каждое утро затемно, чтобы получить для своей семьи хлеб, хлеб по карточкам, чтобы они могли выжить. Даша, папа, мама, Марина, бабушка спали, пока бомбы падали на истощенную девочку в белом платье, а она пробиралась по пустым, занесенным снегом улицам, где лежали завернутые в простыни трупы. Александр предупреждал Татьяну, чтобы она ходила только по левой стороне улиц и пережидала бомбежки, и Татьяна слушалась, нетерпеливо ждала в дверях, в пальто и шапке, а потом на пронизывающем ветру шла сквозь пургу к магазину…

Она и до сих пор постоянно ждала бомбежек, туберкулеза, голода; ее изможденное тело походило на лозу, на которой ничего не могло вырасти. Александр мог выстроить бесконечное множество домов, но, сколько бы часов Татьяна ни провела в Мемориальном госпитале Финикса, она не могла спасти своего деда, свою мать, отца, сестру, брата… Разве возможно было посеять зерно жизни на этом голом ландшафте ее советской утробы, оплодотворить стерильную пустошь его советским семенем?