Книга Татьяна и Александр, страница 109 – Полина Саймонс

И на следующее утро в лесу под падающими снарядами, закрывая ее своим телом, он не выдержал, не смог сдержаться. Александр поцеловал Татьяну. Они могли погибнуть в этом лесу, и он почти желал этого, смутно представляя себе, что их ожидает: отчаяние, обман, Даша, Дмитрий, Гитлер, Сталин, война вокруг.

Пашу так и не нашли. Несколько недель спустя они узнали, что он погиб в горящем поезде. Отец так и не оправился от потери, пил, чтобы выжечь горе алкоголем, пока от него самого ничего не осталось. Паша был его единственным сыном. Александр с благодарностью подумал, что облегчил сердце своего отца в тюрьме. Он тоже был единственным сыном. Сможет ли он вспомнить, каково это – иметь отца, мать, склоняющуюся над ним ночью с поцелуями и слезами?

Не сможет.

Татьяна все больше и больше казалась ему упущенным шансом, упущенным моментом. Он был не в силах отказаться от чувства к ней, и все же она как будто была предназначена для другой жизни, для другого времени, для другого мужчины.

Она хотела от Александра большего. Разве все они не хотели этого?

Правда, у него этого не было. У него не было ничего.

Рождество в Нью-Йорке, 1943 год

Татьяну с Энтони пригласили провести канун Рождества с Викки, ее бабушкой и дедушкой.

Приехав, она застала там Эдварда.

– Зачем ты пригласила его? – шепотом спросила она у Викки на кухне.

– Он тоже празднует Рождество, Таня.

Таня сидела на диване рядом с Эдвардом, потягивая что-то под названием эггног и держа на коленях шестимесячного Энтони, который тоже хотел попробовать этот напиток. Эдвард рассказал Татьяне, что четыре дня назад его выгнали из дому. Вероятно, его жене надоело терпеть, что он пропадает на службе и проводит с ней совсем мало времени.

– Дай разобраться, – сказала Татьяна. – Ты проводил с ней мало времени и она выгнала тебя?

– Это так.

– Но разве это не значит, что ты будешь проводить с ней еще меньше времени? – тихо спросила Татьяна.

– Думаю, Таня, я не очень-то ей нравился, – рассмеялся Эдвард.

– Это плохо для жены, – заметила она.

У Викки, которая принесла им печенье, политое медом, был самодовольный вид, позже заставивший Татьяну назвать Викки возмутительницей спокойствия.

Звучала жизнерадостная рождественская музыка, пахло имбирем, яблочным пирогом и чесночным соусом к спагетти, а бордовый цвет убранства квартиры казался вполне уместным. На Викки было коричневое бархатное платье, подходящее к ее каштановым бархатным волосам и карим бархатным глазам. Изабелла и Трэвис кормили всех так, словно не было войны. Разговор был легким, как вино.

Позже Татьяна сидела в тихой спальне и кормила сына, а квартиру наполняли радостные звуки рождественских молитв. В комнате было тихо, тепло и темно. Она закрыла глаза и покачнулась.

В этот канун Рождества молодая женщина по имени Татьяна не могла обрести покой ни во время мессы при свечах, ни за праздничным обедом, ни за молитвой, ни во сне, ни с Викки, ни на острове Эллис. Она кормила своего мальчика, и ее соленые слезы капали ему на лицо, но она не спешила их вытереть, и лишь одно слово отбивали каждую минуту часы ее души: Александр.

В Рождество Эллис был мрачным местом. Почему же он так ее успокаивал? Потому что в ней нуждались раненые. Потому что в ней нуждался кто-то, помимо ее сына. Она кормила солдат, лежащих на белых простынях, тихо увещевая их подумать о своих братьях по оружию, не имеющих ни постели, ни утешения.