Книга Татьяна и Александр, страница 141 – Полина Саймонс

– Мы входим в город, оккупированный немцами четыре года назад. Перед отступлением они его заминировали к нашему приходу. Если мы хотим сегодня выспаться, вам придется разминировать наше место ночлега, рядовой.

Эстевич по-прежнему дрожал.

В танке, пока они двигались вперед, Успенский спросил Александра:

– Изложишь мне до конца свою поразительную теорию? Сгораю от нетерпения.

– Позже, лейтенант. Расскажу вечером, если мы живыми доберемся до Люблина.

Эстевич хорошо справился с задачей. Он обнаружил пять круглых мин в небольшом, почти неповрежденном доме. Немцы оставили в городе одно место для отдыха советских солдат, а затем заминировали его, чтобы убить их. В этом доме устроились на ночлег восемьдесят бойцов, и, когда они сидели перед костром во дворе, Александр задал Успенскому вопрос:

– Ты когда-нибудь думал о том, что ты многого не знаешь? – (Успенский засмеялся.) – Подумай, часто ли ты запинаешься и говоришь: откуда мне знать?

– Я никогда так не говорю, капитан, – ответил Успенский. – Я говорю: какого хрена мне знать?

– Ты даже не знаешь, каким образом неприметный ефрейтор из первого взвода оказался под моим началом, хотя по всем законам должен быть в другом месте, и все же ты сидишь здесь и твердишь мне, что Бога нет и ты в этом уверен.

Немного подумав, Успенский сказал:

– Я начинаю ненавидеть этого Еременко.

– Давай позовем его.

– Не надо!

– Перед тем как позвать его, я напомню тебе, что последние четыре часа ты проводил над ним научный эксперимент. Ты внимательно наблюдал за ним: как он марширует, как несет винтовку, как держит голову. Идет ли не в ногу? Проявляет ли признаки усталости? Голоден? Скучает ли по матери? Спал ли он когда-нибудь с женщиной? – Александр улыбнулся. – На сколько из этих вопросов ты можешь ответить?

– На многие, капитан, – возмущенно ответил Успенский. – Да, он голоден. Да, устал. Да, хочет быть в другом месте. Да, скучает по матери. Да, он спал с женщиной. Все, что ему нужно, – это половина месячного жалованья, когда вернется в Минск.

– И как ты все это узнал?

– Потому что это относится и ко мне, – ответил Успенский.

– Хорошо. Значит, ты знаешь ответы на эти простые вопросы, поскольку знаешь себя.

– Что?

– Ты знаешь ответы, потому что заглянул в себя и понял, что, хотя идешь строевым шагом и высоко держишь винтовку, ты устал, голоден и хочешь переспать с женщиной.

– Да.

– Значит, внутри тебя есть что-то, заставляющее тебя говорить одно и делать другое, заставляющее идти строем и испытывать грусть, искать шлюх и в то же время любить жену, стрелять в невинного немца и не желать зла крысе, бегающей среди мин.

– Нет такого понятия, как невинный немец.

– То, что заставляет тебя лгать и испытывать угрызения совести, – продолжил Александр, – предавать жену и чувствовать свою вину, мародерствовать в деревнях, понимая, что это дурно, – все это есть и у Еременко, и этого наука измерить не может. Давай поговорим с ним, и я покажу тебе, как далек ты от истины.

Александр послал Успенского за Еременко. Он предложил обоим парням папиросу и стакан водки и подбросил дров в костер. Поначалу Еременко был настороженным, но потом выпил и расслабился. Он был молод и чрезвычайно застенчив. Он не смотрел Успенскому в глаза, переходил с места на место, отвечая на каждый вопрос «да» или «нет». Он немного рассказал о своей матери, живущей под Харьковом, о сестре, умершей от скарлатины в начале войны, о колхозной жизни. Когда его спросили о немцах, Еременко пожал плечами, говоря, что не читал газет и не слушал новости. Он не знал, что происходит, просто делал то, что ему велели. Он пошутил насчет немцев, выпил еще водки, робко попросил еще папиросу, перед тем как отправиться спать. Александр отпустил его.