Книга На краю любви, страница 71 – Елена Арсеньева

– Наконец-то, – проворчала госпожа Мокрова, носившая, впрочем, на театре фамилию Маркизова. – За смертью посылать!

Переписчица виновато опустила глаза, хотя бросилась на зов, едва до ее каморки долетел зычный глас Бурбона. Она с первых дней своего пребывания в Водевильном театре усвоила, что спорить и пререкаться с этой публикой не стоит: каждый существовал в своем выдуманном мире не только во время представлений, но и в жизни, и вторгаться в мир этих фантазм^[66]было не только бессмысленно, но порой и опасно.

– Ну что, готовы списки? – грозно вопросил Бурбон.

Девушка поспешно начала раздавать актерам принесенные листки. Это были списки ролей для нового водевиля «Лизины чулочки», который только что перевел с французского текста «Les bas de Lise»^[67]сам господин Кукушечкин. Посвятив жизнь театру, он немало поднаторел в выборе эффектных пьес, да и переводчиком стал недурным – благодаря очень приличному знанию французского языка. Что скрывать, в ту пору именно остренькие, пряные сюжеты водевилей de la douce France^[68], переложенные на русский язык, достигли особенной популярности, хотя, надо отдать справедливость господину Кукушечкину, он предпочитал называть героев русскими именами, давать им русские фамилии и вообще несколько переиначивать действие на отечественный манер. Имя главной героини нового водевиля ему переделывать не пришлось: что Lise (Лиз), что Лиза – la même chose^[69], однако с другими персонажами Кукушечкин дал себе волю: драгунский капитан Дальбер сделался гусаром Весельчаковым, денщик Весельчакова – Андрюхой, башмачник Кольман – Гвоздиковым, а его помощник Виктор – Петькой.

– Ну и каракули у тебя, Нюрка! – проворчал Бурбон, пренебрежительно вглядываясь в аккуратные строчки.

– Какая она вам Нюрка, господин Бурбон? Аней ее зовут, Анютой, а вовсе не Нюркой, – вспыхнул Леха Хромоног.

– Коли станешь спорить, – воинственно повернулся к нему Бурбон, – госпоже Шикаморе отпишу! Она тебя мигом из театра заберет и на промысел отправит.

– Да не откажусь, – ухмыльнулся Леха. – Я уже в извозе служил, хорошие деньги зарабатывал, а первое дело – наслаждался жизнью. Ездишь себе по улицам, с лошадушкой беседуешь, и никто над ухом не орет, вроде вашего вашества. Так что пишите ябеду – только порадуюсь!

Когда Леха упомянул про извозчика, на вечно бледном и вечно унылом лице переписчицы мелькнула улыбка, и это редкое явление повергло Поля Леруа (на самом деле его звали Павел Лепехин, однако амплуа первого любовника требовало, конечно, галлицизмов!) в приятную, волнующую дрожь.

– Нет слов, порадуешься, – издевательски прищурился Бурбон, который, будучи тщедушным и малорослым (да-да, могучим у него был только голос!), терпеть не мог статного, широкоплечего Леху. – Только ведь ваша барыня, сам знаешь, как отвечает на всякую на вас ябеду. У нее разбор короткий: виноват – не виноват, а в рогатки изволь – или на конюшню, под розги. Ну а потом иди, конечно, в извозчики, только подумай, каково тебе будет сидеть на афедроне^[70], в кровь исполосованном?

– Не надо, пожалуйста, не надо, – испуганно прошептала переписчица, передавая Лехе список его роли, и Хромоног, которому за дерзким словом никогда не приходилось лезть в карман, прикусил язык.

На самом деле он не сомневался, что барыня его пальцем не тронет, однако Аню зря пугать ни за что не хотел.