Книга На краю любви, страница 73 – Елена Арсеньева

Следует уточнить, что Полем этого молодого человека называли только актрисы. Господин Кукушечкин предпочитал обращаться к нему не без издевки «мсье Леруа». Мужская же часть труппы звала его просто Пашкой. То ли по-свойски, то ли пренебрежительно.

– Вы, сударь, видимо, забыли, что раньше читали нам все произведение целиком, чтобы мы могли освоиться с текстом, а уж потом начинались репетиции, – неприязненно проговорил Поль. – Естественно, что сейчас мы с непривычки путаемся.

– Как будет угодно, – пожал плечами Бурбон, который и в самом деле забыл про общую читку. Но поскольку он вовсе не был склонен публично признаваться в ошибках, продолжал держаться строго:

– Для суфлера готов список?

– Да, конечно, – тихо ответила переписчица.

– Где суфлер?!

Суфлер отсутствовал. Все знали, что без косушки и двух соленых огурцов он в будку не садился, и неважно, шла речь о репетиции, о премьере или о многажды сыгранном спектакле. В случае если необходимых продуктов не оказывалось в ближайшей лавке, суфлер отправлялся их искать, а потому непременно опаздывал на репетицию. Вот как сейчас.

– Он в забегаловке на Черном пруду, сейчас сгоняю за ним, – радостно воскликнул Филька Ефимов (по роли Петька, помощник сапожника Гвоздикова) и, ловко спрыгнув в зрительный зал, кинулся к выходу из сарая, именуемого Водевильным театром, крича: – Я живой ногой!

Бурбон взял приготовленную заранее гитару, забренчал только что вошедшую в моду «польку» и приказал госпоже Маркизовой танцевать: хотел разнообразить сцены, в которых было слишком много текста. Она скорчила недовольную гримаску: при хорошем голосе быстрые танцы ей давались с трудом – что и говорить, фигуристой была ведущая актриса Водевильного театра, фигуристой да объемистой!

– Уж лучше я «польскую»^[73]спляшу, – предложила она уныло.

Бурбон снисходительно кивнул и начал медленней перебирать струны. Госпожа Маркизова принялась важно выступать по сцене в «променаде» (носок, носок, стопа)^[74], поводя красивыми, хоть и чрезмерно полными руками. Бурбон, который уже имел представление о будущих мизансценах^[75], указывал ей направление.

Тем временем актер Крюков, игравший сапожника Гвоздикова, попросил переписчицу прояснить ему парочку неясных мест. Девушка села рядом с ним.

– Очень мне эта роль нравится, – признался Крюков.

– Отчего же?

– Да ведь у меня отец сапожничал в Самаре, ну и меня к этому ремеслу готовил. Я ему помогал, а в пятнадцать лет сбежал с бродячим театром, – усмехнулся Крюков. – Влюбился, сами понимаете, в одну куколку раскрашенную. А потом затянуло. Теперь жизни иной себе не мыслю, а все одно – приятно в руки будет взять знакомый инструмент. Уж я на сцене столь достоверную работу изображу, что зритель залюбуется!

– Обязательно залюбуется! – снова улыбнулась переписчица и принялась начитывать ему реплики.

Леха Хромоног уныло поглядывал на девушку и вдруг заметил, что туда же таращится и Поль – причем с таким же тоскливым, безнадежным выражением.

В это мгновение Поль перехватил его взгляд.

Несколько секунд актеры смотрели друг на друга свирепо, но вот Поль невесело усмехнулся:

– Похоже, зря мы с тобой глаза в ту сторону косим.

– Зря, – с нескрываемым сожалением ответил Хромоног.

Поль посмотрел на переписчицу, которая слушала Крюкова-Гвоздикова, и пробормотал с той же невеселой улыбкой: