Книга Бандит Ноубл Солт, страница 61 – Эми Хармон

Бутч надел фрак, как ему было велено. Огастес тоже был во фраке, хотя они и не собирались ужинать в салоне у капитана. Джейн объявила, что не может есть перед выступлением, так что они попросили принести ужин в каюту, поели и оставили кое-что для Джейн, на потом.

Было уже поздно, и все сильно устали, особенно Огастес. И все же он не хотел ничего пропустить, к тому же Бутчу нужно было проводить Джейн. У пассажиров ее появление вызывало восторг и любопытство: все на корабле уже знали о ее присутствии на борту. У дверей бального зала висел ее портрет в раме, а под ним на золоченой табличке значилось: «Джейн Туссейнт, Парижский соловей».

Портрет был изумительный. Бутч еще никогда в жизни не испытывал такого сильного желания что-то украсть. Он дождется прибытия в Нью-Йорк, но раму не возьмет… только сам портрет. Конечно, никто не станет огорчаться, ведь Джейн Туссейнт к тому времени уже выступит и плавание подойдет к концу. Но ему нужен был трофей. Что-то, что будет напоминать о ней, когда гастроли окончатся и они пойдут каждый своей дорогой.

Джейн пела около получаса – он не знал ни одной песни, – а потом извинилась, изящно улыбаясь и кланяясь, и предоставила оркестру право дальше развлекать гостей капитана. Она пела великолепно, даже лучше, чем шесть лет назад, в Карнеги-холле, и Бутч был потрясен чувствами, которые будило в нем ее пение. Оно словно возвращало его назад, в те последние дни, когда надежда еще брезжила и будущее еще казалось возможным.

Они с Огастесом сидели за угловым столиком, откуда он легко мог дотянуться до Джейн, если бы к ней вдруг приблизился кто-то подозрительный. Огастес принес с собой лист бумаги, решив, что будет сочинять хайку, но еще прежде, чем его мать запела, уронил голову на руки и уснул. Бутч остался на посту в одиночестве.

К тому времени как Джейн допела и они двинулись в обратный путь, Огастес совсем обессилел. После короткого сна он чуть взбодрился и всю дорогу болтал, но они с Джейн молча плелись следом за ним обратно в каюту.

Какой же великолепной казалась Бутчу каюта. У него была собственная широкая постель, а на ней – пуховые подушки и хрустевшие от свежести, пахнувшие чистотой простыни. Диван, столик, за которым вполне можно было поесть, и умывальник такого размера, что в нем вполне можно было бы уместиться, как в ванне. Правда, теперь он устал так сильно, что не намеревался слишком усердно мыться. Он мог принять ванну – ее наполняли морской водой – и уже предвкушал, что начнет с этого завтрашнее утро.

Джейн и Огастес разместились по другую сторону от двери, разделявшей их каюты. Едва они вошли, как Огастес распахнул эту дверь.

– Вы ведь не против, правда, Ноубл? – После целого дня, который они провели вместе, обследуя лайнер, мальчонка уже не называл его мистером Солтом. Теперь они были друзьями.

– Я не против. Но, может, твоей маме это не по нраву.

– Мы закроем дверь, когда пора будет ложиться. Иначе и быть не может.

– Мама говорит, я храплю, – признался Огастес. – Она уже привыкла, но, может, вам это помешает. У меня одна ноздря наполовину перекрыта, видите? – И он сморщил нос и запрокинул голову, чтобы Бутч сам смог убедиться. Щека, которую закрывало родимое пятно, была тяжелее, и ее вес действительно перекрывал ноздрю.