Книга Художник из 50х, страница 74 – Сим Симович

В Доме культуры было многолюдно. Молодые художники выставили свои работы — в основном соцреализм с небольшими вольностями. Рабочие у станков, колхозницы в поле, портреты вождей. Ничего особенного, но выполнено добротно.

— А вот эта мне нравится, — Нина остановилась перед пейзажем. — Такая… мирная.

Гоги кивнул, хотя картина казалась ему скучной. Они медленно обходили зал, он объяснял технические приёмы, она слушала внимательно, иногда задавала вопросы.

— Георгий, — вдруг сказала она, когда они остановились в тихом углу зала, — спасибо тебе. За сегодня, за цветы… За то, что ты есть.

В её голосе звучало что-то такое, что заставило его насторожиться. Нина стояла очень близко, смотрела ему в глаза с выражением, которое не могло быть истолковано двояко.

— Нина, — осторожно начал он, — ты замечательная девушка, но…

— Но? — её лицо слегка побледнело.

— Но я сейчас не готов к… к близким отношениям. У меня слишком много проблем, слишком сложная ситуация. Ты заслуживаешь лучшего.

Она отступила на шаг, опустила глаза:

— Я понимаю. Просто… просто подумала…

— Ты дорога мне как друг, — мягко сказал Гоги. — Очень дорога. Но только как друг. И я не хочу обманывать тебя или себя.

Нина кивнула, стараясь улыбнуться:

— Конечно. Друзья. Всё в порядке.

Но в её глазах он увидел боль — тихую, глубокую. И понял, что, пытаясь её не обидеть, всё равно причинил ей страдания.

Обратный путь они проделали молча. У её дома Гоги остановился:

— Нина, ты не сердишься?

— Нет, — она покачала головой. — Просто… просто нужно время привыкнуть.

Она истаяла как морок, а Гоги остался стоять под фонарём, размышляя о том, что иногда честность причиняет больше боли, чем ложь. Но другого выбора у него не было.

Гоги шёл по пустынным улицам, погружённый в свои мысли. Разговор с Ниной не давал покоя — он видел боль в её глазах и винил себя за неё. Может, стоило промолчать? Или вовсе не приглашать на выставку?

Часы на Спасской башне пробили половину одиннадцатого. Город засыпал, лишь изредка попадались редкие прохожие да патрульные милиционеры.

У поворота к Чистопрудному бульвару из-за угла появились трое. Шли, покачиваясь, громко разговаривая. Один в телогрейке, второй в потёртом пиджаке, третий — молодой, в кепке набекрень.

— Эй, товарищ! — окликнул его старший, тот, что в телогрейке. — Не найдётся сигаретки?

Гоги остановился. В группе чувствовалась агрессия — не злая пьяная весёлость, а что-то более опасное.

— Не курю в данный момент, — коротко ответил он, попытавшись обойти троицу.

— Как это не куришь? — подвыпивший в пиджаке преградил дорогу. — Все советские люди курят. Ты что, не советский?

— Пропустите, граждане.

— А может, у тебя деньги есть? На сигареты? — молодой в кепке приблизился сбоку. — Поделишься с рабочим классом?

Гоги оценил ситуацию. Трое, все крепкие, явно не в первый раз промышляют таким способом. Отступать некуда — за спиной тупик переулка.

— Денег нет, — сказал он спокойно.

— Врёшь! — рявкнул тот, что в телогрейке, и схватил Гоги за лацкан пиджака. — Небось жируешь, пока честные люди надрываются!

В этот момент в теле Георгия Гогенцоллера проснулась мышечная память фронтовика. Гоги перехватил руку нападавшего, провернул её и коротким хуком справа отправил того в нокаут. Удар пришёлся точно в челюсть, и громила рухнул, как подкошенный.