Книга Огонечек для ледяного герцога, страница 68 – Элен Славина

Сибилла вздохнула с преувеличенной печалью и закатила глаза, а потом посмотрела на нас.

— Какая жалость. Вы выбираете трудный путь. — Её глаза сузились, и вся слащавая маска мгновенно спала, обнажив ледяную ярость. — Но не волнуйтесь. Я всё равно получу то, что хочу. Всегда получаю. Просто теперь это будет стоить вам дороже.

Она повернулась, чтобы уйти, но на прощание бросила через плечо:

— Передавайте привет Талориану. Скоро мы с ним… обсудим нашу новую семейную жизнь. Если, конечно, увидите его. Насколько я знаю, он больше не хочет видеть тебя… — посмотрела она на меня своим ледяным взглядом.

Мы стояли, прислонившись спинами к стене лавки, не в силах пошевелиться, пока её фигура не растворилась в уличной толпе.

Воздух снова стал можно вдыхать.

— Она придёт за ним, — с ужасом прошептала Мелисса, целуя в макушку спящего сына. — Она придёт за ним и за землёй.

— Пусть только попробует, — ответила я, и в моём голосе зазвучал тот самый стальной отзвук, который я слышала у Талориана. — Мы ждали её. А теперь мы готовы. У нас есть ради чего сражаться.

Лошади, выбившиеся из сил, наконец замедлили шаг у знакомой, покосившейся от времени калитки, сколоченной из грубых еловых жердей. Возвращение домой всегда пахло особо — едким дымком из потемневшей от сажи трубы, хвоей, разбросанной у порога, и влажным мхом, растущим на северной стороне крыши. А еще — густым, как сам лес, горячим ягодным напитком, который бережно и неторопливо готовила бабушка. Но сейчас к этому привычному, родному аромату примешивалось что-то новое, трепетное и волнующее — терпкий запах далёкой столицы, пыль больших дорог и… сладкий, молочный запах детского сна.

Кай, завёрнутый в мой походный плащ, мирно посапывал на руках у Мелиссы, утомлённый долгой и тревожной дорогой. Его рыжеватые ресницы, точь-в-точь как у матери, лежали на щеках, а крошечные кулачки были сжаты.

Мы вошли в дом, и тишина, встретившая нас в сенях, была не пустой, а какой-то… густой, напряжённой, словно само бревенчатое строение затаило дыхание. Воздух пах остывшей печью, сушеным чабрецом и воском. Бабушка вышла из кухни, вытирая натруженные, в веснушках и прожилках руки о потертый холщовый фартук. Её взгляд, острый и зоркий, несмотря на возраст, сразу упал на свёрток в руках дочери, и в её глазах блеснули слёзы, но не печали, а безмерного, щемящего облегчения.

— Нашли, — тихо сказала она, скорее утверждая, чем спрашивая. Голос её, обычно твёрдый сейчас дрожал. — Принесите его сюда. Давайте, давайте мне его. — Она с нетерпением протянула дрожащие, исчерченные морщинами руки к дочери, и на ее лице играла взволнованная улыбка.

Мелисса улыбнулась — устало, но светло — и посмотрела на меня, а потом также бережно, как взяла до этого сына, словно передавая хрустальную безделушку, отдала его своей матери. Как самое величайшее сокровище.

Бабушка приняла сверток, и её ладони, привыкшие к тяжелой работе, нежно обвили ношу. Она замерла, всматриваясь в маленькое, спящее личико своего долгожданного внука, в его припухшие губки и ямочки на щеках. Глаза её заблестели новой влагой. А потом слезы счастья, крупные и чистые, потекли по морщинистым, словно старый пергамент, щекам, оставляя на загорелой коже неровные соленые дорожки.