Книга Огонечек для ледяного герцога, страница 90 – Элен Славина

Матушка вытерла ладонью слёзы, кивнула, и её плечи, ссутуленные под грузом пережитого ужаса, наконец расправились.

— Я поставлю воду, — сказала она твёрдо, и в её голосе снова зазвучали знакомые, хозяйские нотки. — Настоящий чай нужно пить из настоящих кружек. Которые не бьются от дурного взгляда.

В этот момент снаружи донёсся чёткий, размеренный гул голосов и скрип полозьев. Сердце на мгновение сжалось от страха, но я тут же узнала выправку — это были люди Талориана. Наши Защитники.

В дверь, отряхнув снег с сапог, вошёл Гидеон. Его взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по моему лицу, по притихшим детям в моих руках, по осколкам на полу, и он почти незаметно кивнул мне. Видимо, признал меня как равную себе.

— Герцог прислал подкрепление. Деревня оцеплена. Ни одна муха не пролетит мимо нас, — его голос был привычно суров, но затем он понизил его, сделав интимным и предназначенным только для моих ушей: — Он передал, что гордится тобой, Раэлла. И ждёт.

От этих слов по моему телу разлилось теплое, почти болезненное облегчение. Он был жив. Он не просто оправлялся от раны — он думал обо мне. Чувствовал меня на расстоянии.

Весь остаток дня дом кипел деятельностью, похожей на исцеляющий ритуал. Стражники не просто помогали — они вплетались в жизнь дома: мужские руки ловко чинили разбитую калитку. Приносили охапки дров с хрустящим морозным запахом. Вносили мешки с мукой и крупами.

Бабушка, как добрая волшебница, колдовала на кухне, и скоро воздух наполнился запахами жареного лука, тушёного мяса и свежего хлеба — ароматами, которые по-настоящему означали дом, безопасность, жизнь.

Мать, укачивая Кая и укалдывая Флору, напевала им старую, как эти стены, колыбельную. Её голос, ещё недавно дрожавший от страха, теперь звучал ровно и умиротворённо.

А я вышла на порог.

Ночь была ясной, звёздной и до костей промозглой. Воздух обжигал лёгкие, пах чистым снегом, хвоей и дымом нашего очага. Я смотрела на тёмный, безмолвный лес, на ту сторону, где подо льдом бурлила река. Там больше не было угрозы. Там была только природа, холодная и равнодушная.

Ко мне тихо, неслышной походкой, подошла бабушка и накинула на мои плечи тяжёлый шерстяной платок, пахнущий лавандой и временем.

— Ты поступила как настоящая хранительница очага, внучка, — сказала она мягко. — Не убийством, а изгнанием. Ты сохранила чистоту этого места. Не осквернила землю кровью. И свою душу не запятнала.

— Я хотела её убить, — выдохнула я, не в силах солгать ей или самой себе. Признание вырвалось тихим стоном. — Больше всего на свете в тот миг я хотела её смерти.

— И это делает твой поступок ещё сильнее, — её старческая, тёплая рука легла мне на плечо. — Сила не в том, чтобы поддаться первому порыву ярости, а в том, чтобы обуздать её. Найти в себе волю остановиться ради чего-то большего. Ради них. — Она кивнула на освещённое тёплым светом окно спальни. — И ради него.

На следующее утро я проснулась от знакомого, почти забытого ощущения — абсолютного, глубокого покоя.

В доме стояла чуткая, звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в очаге. Я надела теплое домашнее платье и вышла из комнаты. И замерла на пороге гостиной.

У камина, в том самом кресле, что накануне было осквернено присутствием Сибиллы, сидел ОН.