Книга И всюду слышен шепот Тьмы, страница 7 – Джой Моен

Старая гитара сама по себе не была чем-то особенным – потертый корпус из красного дерева, самый обыкновенный гриф и струны. Уникальной ее делали заключенные в материал воспоминания, тепло тела и рук Моник Гобей, прижимавшей долгие годы инструмент к себе в моменты грусти и радости. Гитару девушка достала из куска ткани – самодельного чехла – последней, позволив себе на мгновение залюбоваться, как перекатываются лучи заходящего солнца на верхней деке и обечайке, а после, присев на край кровати, мимолетным движением подушечек пальцев пустила легкую рябь волн по струнам, с готовностью отозвавшимся на ласку.

Знакомое тепло прокатилось от запястий к коленям, поднимая тонкие волоски на коже, будто каждый раз дух любимой бабушки проскальзывал из голосника между струн и направлял руки Моник. В дороге музыка дарила утешение, спасала от уныния и бессонных ночей, нотами прокладывая путь прочь для ненужных мыслей, но теперь семья купила ферму. Сможет ли Моник уделять столько же времени музыке, сколько раньше? Может быть, в колледже Локронана будет что-то вроде кружка по интересам? А что, если нет? Горячая волна страха резко окатила с ног до головы, Моник вцепилась в гитару, словно в спасательный трос, дыхание затерялось в легких, забыв о выходе.

Раньше ей не приходилось на протяжении нескольких лет ходить в школу с одними и теми же людьми, водить с ними дружбу, испытывать интерес к мальчикам. А что, если Моник так и останется одна, несмотря на все усилия? Что, если вместо приветливой встречи ее ждет вовсе не дружеский прием? Приезжих не любят нигде, но дадут ли местные шанс проявить себя, прежде чем изгонят из своего общества насовсем? Что, если она вновь подведет своих идеальных родителей и испортит беззаботное начало новой жизни?

Ворох мыслей оборвался, когда девушка почувствовала острую боль в левой руке, схожую с тем, когда режешься о край бумаги. Шикнув и машинально приложив пульсирующие влажные пальцы ко рту, едва не выронила гитару, но вовремя спохватилась, опустив инструмент на кровать, вытерла тряпкой-чехлом собственную кровь со струн. Поймав свое отражение в узком зеркале платяного шкафа, Моник отметила, каким измотанным был ее вид: выкрашенные в карамельный цвет волосы до груди растрепались, размазанная тушь у глаз подчеркивала глубину залегших мешков, от волнения нижняя губа была искусана. Моник всегда говорили, что она похожа на отца, хотя сам он непременно добавлял: «Видели бы вы мою матушку». Но сравнить ей было не с чем, и, глядя на себя в зеркало, она улыбалась так, словно улыбка эта предназначалась настоящей обладательнице внешности, которую девушка одолжила.

Неопрятная черная водолазка без рукавов и преступно мятая бежевая юбка, затянутая на поясе тонким ремешком, настроения не прибавляли, однако любые страхи и неприятности меркли при мыслях о ночи. Медленно выдохнув, убирая ото рта начавшие затягиваться на пальцах раны, девушка закрыла глаза в попытке успокоиться.

На протяжении всех шестнадцати лет ночь являлась самым главным монстром для Моник. С наступлением темноты, когда родители крепко спали в своих кроватях, их дочь проваливалась в ужасающее место, полное извивающихся липких щупалец, чужеродного смеха, заставляющего кожу покрываться мурашками, существ, охотящихся на любого, кто посягнет на их территорию, желающих поглотить гостя, все его естество. Девушка была бы счастлива никогда не видеть и не слышать кошмаров, являющихся каждую ночь, но почему-то внутренний компас неизменно вел туда, не спросив никого.