Книга Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе, страница 55 – Аля Кружинина

С детства мне очень нравился фильм «Мой ласковый и нежный зверь». Там была прекрасная, разрывающая сердце музыка. И сколько бы раз я ни пересматривала его, всегда плакала в финале, когда героиня шептала: «И ты убил… Ты убил…» И умирала. Не я, конечно, а героиня, но как будто бы немножко и я.

И теперь, сидя в кресле и ожидая, когда он наконец уйдет, я снова была ею. «Мой ласковый, мой нежный зверь, что же ты творишь? Ведь еще совсем недавно ты любил меня больше всего на свете. Ведь ты же волосу не дал бы упасть с моей головы, был готов уничтожить любого моего обидчика. Почему нельзя было просто разойтись, расстаться, просто оставить друг друга в покое, если ничего не получается? И что теперь должно произойти, чтобы ты наконец остановился? Чего ты добиваешься? Но ведь не смерти моей (смех сардонический)? Хочешь, чтобы я ушла из школы? Или чтобы я приползла к тебе на коленях и просила прощения на глазах у всех? А может (прозрение), чтобы я вернулась к тебе?» Сквозь отчаяние я пыталась иронизировать, и эта каша с безуминкой в мыслях доводила меня до отчаяния. Я ненавидела себя – за то, что никак не могла о нем забыть. И его – за то, что он не давал мне забыть о себе.

Когда он придумывал и воплощал в жизнь очередную гадость против меня, я хотела умереть. Но когда он успокаивался и переставал обращать на меня внимание, мне сразу чего-то не хватало. И тогда мне казалось, что я схожу с ума.

Мишка с компанией изводили меня тихо, не привлекая внимания учителей, и те долго не замечали происходящего. Хотя, может, и не хотели замечать. Учителя, обращающие внимание на то, что не касается учебы, встречались разве что в старом кино «Доживем до понедельника». В реальной жизни до чувств и переживаний учеников учителям чаще всего дела не было. Димдимыч поначалу пытался быть своим, но после случая с кочегаром стал все меньше бывать в школе, а потом и вовсе уволился, оставив лишь воспоминания о себе. Кто-то говорил, что он устал от классного руководства, кто-то – что его позвали работать тренером и он согласился. Как бы там ни было, он нас бросил и на какое-то время мы остались без классного руководителя, предоставленные сами себе.

И только двое учителей как будто что-то чувствовали.

В начале декабря, уже когда Димдимыч ушел и мы оказались бесхозные, в нашем классе все равно решили провести родительское собрание. Все-таки последний год – нужно было как-то доучиваться. Проводила собрание математичка Анна Владимировна. Говорили про Новый год, подарки, каникулы, про грядущие выпускные экзамены и последний звонок. Собрание уже подходило к концу и родители зашевелились, готовясь расходиться, но тут Анна Владимировна вдруг постучала своей деревянной указкой по учительскому столу, дождалась, когда на нее снова обратят внимание, и неожиданно для всех, а может, и для себя вдруг произнесла:

– И, дорогие родители, чуть не забыла! Успокойте, пожалуйста, своего быка-производителя! Никто учиться спокойно не может – вся школа ходит ходуном от страстей! Объясните ему, что школа для учебы и здесь должна быть дисциплина. А для остального есть свободное время.

Математичка была всегда остра на язык и за словом в карман не лезла. Но в этот раз она, кажется, превзошла саму себя. Она не обращалась ни к кому конкретно, но выступила довольно громко, чтобы услышали все. Дверь в коридор в этот момент случайно или специально оказалась открыта, и фразу услышали не только родители, но и ожидавшие за дверью одноклассники. Сразу скажу, что меня там не было – обо всем этом я знаю из рассказов очевидцев, в первую очередь от мамы. О ком шла речь, догадались все или почти все. Хотя до этого многие, по крайней мере школьники, не задумывались о том, кто такой бык-производитель. Оказывается, о похождениях Мишки было известно не только узкому кругу школьников. Где-то засмеялись, где-то зашептались. Мишкина мама, которая в коем-то веке приехала на собрание, на это обращение про сына прореагировала очень сдержанно, если вообще прореагировала. Видимо, ее постоянно приветливо-непроницаемое лицо хорошо умело скрывать эмоции. Интересно, что бы я почувствовала, будь Мишка моим сыном. Мне даже стало жалко ее.