Книга Василиса Прекрасная и царевич, страница 8 – Елена Эйхен

— Спасибо, — прошептала я, проваливаясь в сон. — Спасибо, что ты есть.

— Спи, милая. Утром всё будет готово.

Темнота накрыла меня, как тёплое одеяло. И впервые за этот безумный день я почувствовала себя защищённой.

Сквозь дрёму уловила звуки снаружи. Скрип калитки. Тяжёлые мужские шаги. Низкие голоса — мачеха и кто-то ещё. Двое? Трое? Слов не разобрать, но интонации тревожные, настороженные.

— … через три дня… — донеслось обрывками. — … дорога… товар…

Голос мачехи — резкий, недовольный:

— … рискованно… дружинники…

Мужской голос — грубый, требовательный:

— … заплатим… молчи…

Я попыталась приподняться, прислушаться, но веки налились свинцом. Сон тянул обратно в темноту. Голоса растворились, превратились в неясный гул…

* * *

Проснулась я от скрипа двери. Первая мысль — «кошмар продолжается». Вторая — «как же всё болит».

Я открыла глаза и попыталась сориентироваться. Сарай. Холодный земляной пол. Солнечный свет пробивается сквозь щели между досками. И мешок с зерном…

Стоп.

Я села так резко, что голова закружилась.

Три плетёные корзины стояли рядом с опустевшим мешком, наполненные доверху. Одна — золотистой пшеницей, что сияла в утреннем свете. Вторая — тёмной рожью. Третья — серебристым ячменём, которого вчера вроде и не было.

Сам мешок лежал пустым, аккуратно свёрнутым в углу.

Я подползла к корзинам на коленях, не веря своим глазам. Запустила руки в зерно. Настоящее. Тёплое от утреннего солнца. Идеально рассортированное — ни одного чужеродного зёрнышка, не единой соринки.

— Что за… — прошептала я.

На краю пустого мешка лежала куколка. Обычная тряпичная игрушка. Неподвижная. Безжизненная.

Я схватила её дрожащими руками, поднесла к лицу.

— Это ты? Ты сделала? Но как?

Молчание.

Я осторожно погладила куколку по голове, заглянула в вышитые глазки.

— Ну же! Вчера ты говорила! Я точно слышала! Или мне приснилось?

Ничего. Просто тряпичная кукла в моих руках.

Кажется, я спятила. Перебрала зерно в состоянии психоза и ничего не помню, а теперь разговариваю с игрушкой.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что я подскочила. Инстинктивно спрятала куклу за пазуху.

На пороге стояла мачеха, и по её лицу я поняла: она шла сюда с предвкушением триумфа. Уже приготовила наказание за невыполненную работу.

Её взгляд упал на корзины.

Рот приоткрылся. Глаза расширились. На лице мелькнула целая гамма чувств: недоумение, растерянность, подозрение и, наконец, злость.

Она медленно приблизилась к корзинам. Наклонилась, запустила костлявые пальцы в зерно. Перебирала, пересыпала из ладони в ладонь, словно искала подвох.

Я молчала, прижимая куклу к груди под рубахой. Сердце колотилось так громко, что, казалось, мачеха должна была услышать.

— Кто подсобил? — наконец прошипела она. — Али сёстры твои названые сжалились? Али парень какой заглянул?

— Никто не помогал. Сама я.

Мачеха проверила вторую корзину. Потом третью. Заглянула в пустой мешок, даже вывернула его наизнанку. Потом медленно выпрямилась и повернулась ко мне.

В её глазах плескалась такая злость, что я невольно отступила к стене.

— Ведьма, — прошептала она едва слышно. — Ровно как мать твоя покойная. Колдовство да и только…

Потом будто спохватилась, тряхнула головой.

— Ладно уж, — процедила сквозь зубы. — Коли управилась, ступай в дом. Покушай маленько, а то кто за тебя работать станет, коли ты с голоду ноги протянешь. Да печь выбели, как вчерась велено было. И чтоб к полудню бела была, как снег первый! А не то…