Книга Кровь в наших жилах, страница 158 – Татьяна Лаас

Перовский, не отвлекаясь от рисунка, подтвердил:

— Да, забирали. Они сами выбирали по снимкам, как и кого рисовать…

— Чьи фотографии их интересовали больше всего?

Он на миг оторвался от бумаги:

— Ваши… — Перовский тут же уткнулся в рисунок, что-то растушевывая прямо пальцем, а потом снова принялся рисовать размашистыми, резкими движениями. Вид у него при этом был одухотворенный. И как талант мог оказаться в таком… человеке. — Точнее, не ваши, а той девушки, которую я принимал за вас. И, конечно же, фотографии Великой княжны Натальи. Лев Владимирович говорил, что видит главную идею картины в том, чтобы показать трагедию императорской семьи, чтобы показать сестринскую любовь, пронесенную даже через хаос и смерть. Я хотел сестер Разумовских сделать главными — там все сестры же погибли, это сильнее бы ударило по нервам — столько молодых девушек шагнувших в смерть, обняв друг друга… Но Лев Владимирович настаивал, что история вашей семьи важнее: вознесенные до недостигаемых высот и упавшие на самое дно, как простые смертные… Причем дно в буквальном смысле, но сохранившие любовь… Гимн сестринской любви.

Или просто мишени для охоты.

Кромеж что-то неодобрительно хмыкнул. Лиза даже не поняла, кто это. Вихрев? Или внезапно примчался Алексей? Он любит вмешиваться. Точно! Алексей же! Она чуть не упустила его из виду.

Лиза любила этот момент — момент понимания. Когда каждый факт вставал на свое место, словно шестеренки в слаженном механизме.

Они до сих пор не знают, у кого же артефакт воды. Может, Голицын, владея артефактом, и рискнул бы поспорить с водным змеем, выкрадывая императорскую русалку прямо из хоровода, но спорить с Опричниной себе дороже. По словам лешего по берегу Идольменя каждый год в Майскую ночь ходил Калина — глава Опричного сыска, тот, кому попадаться никак нельзя, тот, у кого на глазах никак не украсть княжну. И ходил он как раз вокруг Наташи. Никто же не знал, что Калина, как опричник, все забывает… Голицыну пришлось искать иной путь, чтобы завладеть живой кровью.

Русалки — охотницы, пусть и людоеды. Они достанут и принесут в дом любую дичь, только сперва эту дичь надо показать, сперва на дичь надо натаскать — без фотографий русалки притащат со дна Идольменя кого угодно, кроме нужной княжны. Собой и своими приближенными Голицын рисковать не захотел — нанял Перовского. Ничего странного в желании художника запечатлеть хоровод русалок нет, а если и заинтересует Калину бродящий по берегу Перовский, как он никого выдать не сможет — он просто делает наброски для картины. Не запрещено. Как все просто.

— …Только одна подготовка заняла несколько лет — важно же было не упустить ни одной детали, — продолжал Перовский, рассказывая, как три Майские ночи делал фотографии и наброски.

«Новичкам тут сложно!» — говорил в прошлый раз он. Лизе ругаться захотелось — тогда она решила, что он говорит за себя. Перовский тогда говорил о Шульце! Только о нем. Может, хоть мимо Саши это не прошло? Он-то потом оформлял показания Перовского. Это Лиза не попросила перечитать его показания. Ей тогда было не до этого. Она потерла лоб. Кажется, она снова не все учла.

Перовский отложил на диване в сторону уголь и бумагу, закончив набросок — настаивать на дальнейшем позировании он не решился, только поинтересовался: