Книга Кровь в наших жилах, страница 45 – Татьяна Лаас

— Заодно побегаю, кровь разгоню, мышцы согрею.

С ближайшего дерева смешливо донеслось голосом лешего:

— Это кто у нас, амператрица, такой спортивный?

— Дедушка леший, доброй тебе ночи! — поздоровалась Светлана, а Алексей пробурчал себе под нос:

— Лиза, это кто у нас такой ехидный и еще не уничтоженный Опричниной?

Леший слетел на совиных крыльях с дерева, проходясь ножками-веточками по сосновым иголкам. Голову при этом он наклонил на бок, как-то зло рассматривая Калину золотистыми глазами, сиявшими во тьме:

— Ась, свиристелка? Кого привела в этот раз? Иван-дурак был, Иван-купеческий сын был, энтот, получается, Иван-царевич, што ль? Шо он такой… Дерзкий?

Калина хмыкнул, внимательно в свою очередь рассматривая лешего:

— Можно и так сказать. Иван-царевич, а ты, получается, леший. Живой!

— А ты кромешник. Живой, — леший тоже не стал сдерживаться. — Ух ты! Хочешь перестать быть живым? Лес голодный, лес давно не получал свое.

Как-то не задалось общение лешего со спутниками Светланы. Ревнует он, что ли? Или проверяет? Она старательно мягко сказала, пока Алексей не наговорил лишнего:

— Дедушка леший, мы за помощью пришли.

— А то я не догадавси! — Леший гордо подбоченился. — Ты ж, амператрица, просто так не ходишь, дедушку не навещаешь. Только за помощью и приходишь. Эх, не уважают нас, не уважают!

— Дедушка леший, — продолжила его увещевать Светлана. — Помоги, прошу.

Леший как-то быстро сник и сдался:

— Да помогу я. Видел я ту погань, что тут валявси. Нельзя так ни с живыми, ни с мертвыми… Хвост вместо ног — и кому такая пакость пришла в голову? Сколько лет живу, а такого никогда не видал. И как на такенном хвосте ползать надобно? Расспрошу я лис местных да зайцев. Тебя ж мышки не интересуют. Взамен можа просьбу?

Он впервые выдвинул свои условия.

— Можно, конечно, дедушка, помогу, чем смогу, — согласилась Светлана. Калина молчал, ничего не говоря. Его совсем не поймешь: то ли не одобряет, то ли волнуется.

Леший вздохнул, да так что все сосны заколыхались, загудели ветвями на верхушках:

— Приструни своего Огня. Устал я от его выкрутасов. Где это видано: предзимье, а у меня тут все скоро зацветет буйным цветом. Устал я колыбельные берам да ежам петь, устал я цветы уговаривать цвет не набирать. Угомони Огня. Скажи, что хватит греть. Ишь, проказник, чего удумал.

— Поговорю, дедушка.

Тот обрадовался и улыбнулся даже, показывая слишком острые, длинные зубы:

— От, это дело. На третий день приходи — расскажу, что узнаю. — Он взмыл на совиных крыльях, снова и снова закладывая круги вокруг Светланы. — Приводи своего Ивана-купеческого сына, он самый приличный у тебя. Энтот дурной — ни одной клятвы своей не исполнил. Токмо клясться и умеет. Дурной — хуже твово Ивана-дурака.

Брови Калины удивленно взмыли вверх — смолчать, как и любой другой порядочный мужчина, он не смог, ведь леший задел его честь:

— Эй, нечисть ты лживая! Я все клятвы, что даю, всегда держу!

Леший только сверху и рассмеялся совиным криком. Сосны заворчали, зашелестели своими ветвями, забрасывая Калину шишками. Впрочем, ни одна не долетела до него. Все увязли в щите из тьмы.

Калина чуть подался вперед, к Светлане. Он очень вкрадчиво сказал, словно ему важно её доверие:

— Лиза, я никогда не нарушал клятвы. Нечисть солжет — недорого возьмет.