Книга Журавли летят на запад, страница 131 – Анна Рябинина

– Только попробуй сказать, что я сильно постарела, это, конечно, комплимент, но мне не понравится.

Но она совершенно не постарела – будто вышла из обрывочных воспоминаний сунь Аня о детстве, которые приходили к нему только во снах, так сильно он старался забыть, чтобы не скучать. Высокая, стройная, изящная…

Потом она обнимает – и его самого, и Чжоу Ханя, ведет в дом, просит слуг налить чай, бормочет что-то о том, как сильно рада их видеть, и по ее щекам ползет несколько прозрачных, полных золотой горячести от огней свечей слез. Она рассказывает, что мать Чжоу Ханя добил-таки ее отец через пару лет, после того как они уехали, а потом сам свалился пьяным на дороге и умер. А еще – что их город совсем запустел, но ей тут нравится и никуда она уезжать не хочет, хотя говорят, что тут рядом будут строить железную дорогу, и нужно скорее искать новое место.

– Мы можем попросить нашу подругу помочь, – предлагает Сунь Ань. – Она работает в организации, которая помогает женщинам.

– Теперь и такие есть? – удивляется мама, и в ее голосе слышится суровая, насмешливая и такая знакомая сталь. – В мое время нас могли только отправить поплакать в дальнюю часть дома, чтобы никто не слышал. – А потом вдруг добавляет. – Знаете, я очень давно знала твоих родителей, Чжоу Хань. Хотя, конечно, мы из разных миров были. Я – богатая жена богатого мужа, по глупости пошедшего на восстание, ему не нравилось, что он не может получить в армии высокий чин из-за проклятых маньчжуров, а они… Появились в Нанкине, когда восстание уже началось. В тайпинской армии было правило: мужчины не могут жениться, – она замолкает. – Наверное, чтобы не отвлекались, но твой отец как-то договорился, и им разрешили, хотя ты родился до их брака, потому и носишь фамилию мамы. Она его никогда не любила, и… Она никогда не говорила, но не думаю, что это было по ее желанию, но тебя она любила, очень сильно. И была бы рада узнать, что у тебя все хорошо.

Чжоу Хань в это время сидит тихо-тихо и лишь смотрит в чашку. Он отошел подальше, когда Сунь Аня обняла мама, поэтому сейчас Сунь Ань сам протягивает ладонь и сжимает запястье Чжоу Ханя.

– Наверное, это хорошо, что они умерли, – шепчет Чжоу Хань. – Им не пришлось страдать много лет после. Но нужно ли мне держать траур еще три года? Когда они умерли? Попаду ли я в один из адов за неповиновение родителям?

Чжоу Хань никогда не плакал: ни когда они уезжали, ни когда его выгнали из университета, ни когда били в подворотнях, но сейчас по его щеке ползет прозрачная ледяная слеза, а губы начинают подрагивать.

– Мальчик мой, – шепчет мама, а Сунь Ань, почти вторя ее словам, обнимает Чжоу Ханя.

– Мы у тебя все еще есть, – тихо говорит он. – Помнишь?

Чжоу Хань медленно кивает, а потом Сунь Ань слышит его всхлип.

– Вот ведь как… – произносит мама. – Я хотела вам передать, но не знала даже, как.

– Не стоило, – качает головой Чжоу Хань и отстраняется. – Ничего.

И снова спокойное, как озерная гладь, выражение на лице. Лишь несколько трещинок на ней – это мокрые дорожки слез на его щеках.

– Вы сюда надолго? – неловко спрашивает мама, чтобы отвлечь их от грустного.

Сунь Ань пожимает плечами.

– Не знаем пока. Задержимся на время, а потом – как получится.

– Хорошо, – и она медленно, задумчиво кивает.