Книга Журавли летят на запад, страница 46 – Анна Рябинина

Понимать как «не заставляй меня мучиться, вспоминая другие слова». Его китайский улучшается с каждым днем – и этому во многом способствуют ночные разговоры с голосом, потому что они ведутся не о ценах на еду, а обо всем другом – звездах, ветрах, одежде, животных, любимом вкусе чая. У голоса такого не было – как и детских воспоминаний, любимого цвета, города, в котором ему нравилось жить, и многого другого, будто вместе с именем он потерял и свое прошлое, оставаясь лишь шелестом ветра в кронах, а зачем шелесту помнить то, кем он был раньше?

А если Жильбер даст ему имя – он вспомнит? Или не сработает, так как имя новое? Но с фамилией было совсем плохо. Придумывать имена и фамилии казалось слишком сложным – он не был творцом, он был священником. Имена должны давать при рождении матери, а не он сейчас.

– Мне нравится, – решает голос.

Ну хорошо. Следующий вопрос Жильбер пару минут катает в голове, решая, когда его задать – сейчас или позже. По всему выходит, что лучше сейчас – чтобы быстрее понять, как поступать дальше.

Раньше он мог просто уйти – и что-то в душе Жильбера абсолютно в этом уверено. Если бы он сильно захотел, он мог бы уехать далеко, и голос не последовал бы за ним, разрешил бы уехать, хоть и мог бы найти где угодно, а потому Жильберу было все равно – приходит и приходит. Хорошо, если получится полежать на его коленях, а не на досках, хорошо, если получится услышать сказку о том, как в мире жили маленькие шкодливые духи, но если этого не будет – ничего не случится.

А теперь, когда он дал голосу имя, что-то неуловимо изменилось – мир затих, прислушиваясь к их разговору, будто ему правда было важно знать, чем все закончится.

Будто это правда что-то значило – кроме глупой шутки о том, что обладатель голоса «красавица». Забавно будет, если имя правда должно было значить что-то важное, а он просто пошутил на грани допустимого.

– Почему ты ко мне вообще прицепился? – все же спрашивает Жильбер.

– Не нравится?

– Хочу понять.

Голос замолкает. Жильбер всматривается в воздух, стараясь увидеть очертания его обладателя: когда тот получает имя, воздух сгущается, будто кто-то появляется рядом, и становится похожим на воду, перемешанную с густой кровью. В ушах начинает шуметь, будто накатили волны – обрушились на голову, заставляя на пару секунд задержать дыхание, впрочем, это не помогло, и соль мелкими горькими комочками запихалась в легкие, как если бы сам Жильбер стал одним из деревьев, что шумели сейчас так голосисто, будто смеялись, которое случайно затопили при поливке.

Длинные, непривычно длинные волосы, заплетенные в растрепавшуюся косу, старые китайские одежды, какие он видел только на картинках в книжках, уже не просто ворующие свет, а состоящие из него, как будто узоры сплетены не из золотых нитей, а их солнечных лучей: птицы с длинными клювами, похожими на траву, и рыжая трава, похожая на клювы несуществующих птиц.

А вот черты лица разглядеть все еще трудно.

– Не знаю. Ты показался мне интересным.

– Ты только к иностранцам так относишься? Местных не пугаешь.

– Местные уже пуганые. – Человек напротив улыбается – счастливо, совершенно не по-человечески. Такой улыбкой обычно расползался свет блекнущих в час тигра звезд – с угрозой, в насмешке, обещая, что по завершении ночи не выживет никто.