Книга Журавли летят на запад, страница 43 – Анна Рябинина

– Какой кошмар, не все люди злые, скучные и противные, – Сунь Ань весело улыбается, а потом не выдерживает и начинает смеяться. – У тебя такое лицо удивленное, ты знаешь?

Чжоу Хань удивленно приподнимает брови.

– Да что ты говоришь, – ворчливо откликается он. В этот момент какая-то пружинка, которую Сунь Ань все это время пытался приладить на нужное место и вроде даже приладил, щелкает и бьет самого Сунь Аня по ладони.

– Черт, – выдыхает Сунь Ань, отдергивая руку. На брюки начинает капать кровь, проступая на них разводами.

– Дурак, – начинает ругаться Чжоу Хань, – сиди тут, сейчас вернусь.

Пока он бегает за бинтами, пока обрабатывает ранку, пока перевязывает ее, Сунь Ань сидит пугающе тихо – учитывая, что обычно он не затыкается вовсе, – что приходится поднимать голову и поглядывать на него.

– Ты чего? – не выдерживает в итоге Чжоу Хань.

– Ничего, – мотает головой Сунь Ань. – Знаешь, у господина Эра тоже на этой руке шрам, забавно, да?

Чжоу Хань вздыхает, откладывает в сторону бинты и раскрывает руки. Кажется, тут нужны экстренные методы.

– Иди сюда.

Они с детства так делали: Сунь Ань оказался на редкость плаксивым ребенком, которого могла расстроить повредившая лапку кошка, разбившаяся тарелка или растоптанный цветок, и Чжоу Ханю приходилось что-то с этим делать. Чаще всего он его обнимал, пока Сунь Ань не успокаивался, и сейчас это уже вошло в привычку. Другие мальчишки – и девчонки – их дразнили, но Чжоу Хань не понимал, что именно не так. То, что он хочет помогать этом человеку? Да, было невероятно неловко, особенно в первые разы, но потом, когда они уехали из дома и Сунь Ань начал плакать чаще, он решил, что пусть будет неловко, зато тихо. И их тут все равно не любят – так какая разница, за то, что у них цвет кожи другой, или за то, что они обнимаются, когда им плохо?

Французы не заслуживали его переживаний – это он усвоил быстро и крепко, еще в первый раз, когда его избили в переулке. А вот Сунь Ань – его прошлое, настоящее, будущее, его единственный дом и единственное напоминание о Китае, который Чжоу Хань любил так, что при воспоминаниях о лодочках с фонарями на реке, о смешных масках демонов в праздники, о цветах на могилах в Цинмин^[25], начинало болеть сердце – очень даже.

Сунь Ань пододвигается ближе, кладет голову ему на плечо, а сам тревожно, рвано выдыхает.

– Тебя станок так расстроил? – удивляется Чжоу Хань.

– У меня даже его не получается починить, – тихо отвечает Сунь Ань. – Не только что-то более важное.

И чего это он? Что важное он собирается чинить? У них же, кажется, все сейчас хорошо, так что Сунь Ань переживает?

– А ну прекращай, все нормально.

– И на чьи деньги мы поедем в Англию? На твои или общие?

Чжоу Хань закатывает глаза так далеко, что кажется – еще пара минут, и он станет первым человеком, увидевшим свой мозг. И как можно быть таким глупым, а дожить до стольких лет?

– Я много работаю, у нас достаточно денег, а ты можешь заниматься своими газетами. Неужели ты еще не понял?

Сунь Ань смотрит на него так удивленно, что Чжоу Хань понимает – тот не знал. Может быть, думал о подобном, но точно не был уверен. Балбес.

– Что? Зачем?

– Ты совсем дурак?

– Зачем ты это делаешь? Ты же можешь заниматься всем, чем захочешь, а ты… – Сунь Ань включает свой режим «болталки» – каждый раз, когда он из-за чего-то волнуется, начинает говорить в три раза больше и быстрее, срывается на китайский, потом встревоженно замолкает.