Книга Журавли летят на запад, страница 41 – Анна Рябинина

– Там есть могила Бальзака, Шопена, Шампольона! – Сунь Ань все же спотыкается о неровно выложенную плитку и чуть не летит носом вперед, но успевает выровняться. – А потом нужно попробовать попасть в катакомбы! Вот ты знаешь…

Чжоу Ханя всегда восхищало это умение Сунь Аня напрочь забывать важную, но по мнению самого Сунь Аня бесполезную информацию, зато запоминать всякие мелочи, которые пригодятся только для того, чтобы в загробном мире впечатлить Гекату. Вот и сейчас – тот рассказывает, когда начали строить катакомбы, делает какой-то экскурс в историю первых христианских общин, перескакивает на общую длину тоннелей, начинает описывать самые красивые памятники в Пер-Лашез, но спроси его, какие законы издал Наполеон – расскажет только про Кодекс, и то только потому, что Адель постоянно напоминает, какой тот варварский по отношению к правам женщин. И начнет болтать, что даосизм так интересен своей революционностью, а после – сетовать, что в Париже не найти книг об этом.

На самом кладбище На самом кладбище Сунь Ань все же замолкает, тянет Чжоу Ханя за рукав, будто боится, что тот сбежит, и еще примерно три часа они ходят в полной тишине меж надгробий. Оказывается, правда красиво – мрачно, пугающе, но красиво. Будто эти фигуры, высеченные из гранита, режут своими острыми гранями кожу до самых костей. Вот ведь как – люди жили, чувствовали, создавали, а теперь лежат в земле, и даже тропинка к их могилам заросла. У оград, под тисами, во мху и вьюнке лежат братские могилы и безымянные камни, а в высокой траве меж ними мелькают ящерицы^[23].

Кажется, что в бликах света, бьющего сквозь кроны деревьев, мелькают призраки умерших, и Чжоу Хань кладет руку Сунь Аню на плечо: то ли поддерживая, то ли прося этой поддержки.

– Может быть, пойдем? – тихо спрашивает он. Вместо ответа Сунь Ань подводит их к могиле какой-то женщины, умершей в конце XVIII века и садится на скамейку у ее памятника – ангелочки со сколотыми крыльями.

– Давай еще немного посидим, – а потом вдруг спрашивает: – А ты бы хотел, чтобы тебя похоронили здесь?

Этот вопрос неприятно холодит сердце.

– Ты думаешь, мы умрем здесь, а не вернемся домой?

– Но мы… – Сунь Ань спотыкается, только позже поняв, что имел в виду Чжоу Хань. – Это и есть наш дом сейчас.

– И ты хочешь умереть тут? Чтобы тебя похоронили на этом мраморном кладбище?

– А ты нет?

– Я хочу… – Чжоу Хань замолкает и от тревоги начинает рисовать на ладони Сунь Аня узоры, прямо как в детстве, когда господин Эр наказывал их и просил молчать, а они писали на ладонях друг друга иероглифы и изо всех сил старались не смеяться. А чего он хочет на самом деле? Умереть в Китае? Быть похороненным рядом со всей семьей? Но он не знает, где могилы его семьи: родители вступили в тайпинскую армию, а потом осели в Нанкине, так что кто знает, откуда они были родом. – Я хочу уйти в море, знаешь, как боги в легендах. Я хочу… дожить до старости, а потом уйти в море.

Сунь Ань не говорит «Но ведь это невозможно», за что Чжоу Хань ему очень благодарен.

Почему-то вспоминается Англия – там он никогда не был, хотя по работе господина Эра ездил и в Рим, и в Мадрид, и в Амстердам. Для него Англия всегда была страной рек, озер и морей – островом, потерявшимся в тумане. Интересно, у него получится уговорить Сунь Аня переехать туда в будущем? Про Китай, наверное, и думать не стоит, а вот на Англию Сунь Ань согласиться должен. Хотя кто его знает – все же как бы сильно Сунь Ань ни любил Францию, а не их родную страну, на войны европейских государств с Китаем он злился не меньше самого Чжоу Ханя и прекрасно знал, что англичане первыми предали тайпинов, когда у тех еще был шанс на победу. У китайцев был свой Троянский конь – судна английской эскадры^[24], и Сунь Ань не раз и не два говорил об этом. Поэтому, может быть, он и не согласится жить в Лондоне, но это они обсудят когда-нибудь потом.