Книга Светоч Йотунхейма, страница 198 – Елизавета Дворецкая

На другой день Хаки пришел в себя и позвал Торстейна. Как они заранее уговорились, по возвращении Хаки домой надлежало рассчитаться, и они принялись делить добычу. Это оказалось нелегким делом: Хаки полагал, что в долю Торстейна и его людей должны идти одежда, припасы и скот из Хьёрхейма, которые уже были съедены или обрели новых хозяев, причем иные рубахи пришли в такой вид, что прежние хозяева их не узнали бы. Торстейн твердил, что это, мол, обычные дорожные расходы, их не следует считать, а делить надо сокровища Сигурда из запертого ларя. Рагнхильд поразилась упорству, с которым Хаки, чуть живой от боли и слабости, с подступающим жаром, яростно торговался за каждую курицу и костяную ложку, будто то были кусочки его собственного тела. «Это моя добыча! Это я захватил!» – упорно твердил он, не придавая участию Торстейновой дружины никакого значения. «Ясно, йотуна мать, почему этому ублюдку согласен служить только последниий сброд!» – выбранился Торстейн, выходя из чулана.

Но вот расчеты завершились, все сели за последний прощальный ужин. Завтра на заре Торстейн со своей дружиной собирался отбыть в Альвхеймар, к засевшему там другому Хаки, сыну Гандальва, а сегодня предстояло раздать добычу. Все участники похода были возбуждены и веселы, на щербатых ртах цвели улыбки, даже лиловеющие синяки на грубых лицах казались лесными фиалками. Глядя, как Торстейн выдает долю – одеждой, рубленым серебром, полотном, – начиная с самого себя и далее по старшинству, Рагнхильд мечтала тайком: вот бы все это сейчас превратилось в палые листья и черный уголь! Тогда было бы не так больно смотреть, как гривны, обручья и перстни из ларя ее отца разрубаются на части и выдаются по весу тем, кто грабил ее дом и помогал пленить ее и Гутхорма. Это уходило достояние, а с ним и удача старинного рода Дёглингов, правнуков Хринга Старого из Хрингарики. Гутхорм, законный наследник, которого этот дележ разорял, не смог смотреть и ушел во двор. Он уже передвигался сам, хотя голова у него продолжала сильно болеть и он носил повязку на ране.

Получившие свою долю тут же облачались в новые одежды, и Торстейн еще не дошел до дальнего конца стола, как на ближнем уже достали кости с роговым стаканчиком и принялись за передел добра через игру.

– Э, а ты кто? – вдруг воскликнул Торстейн от дальнего конца стола. – Я тебя не знаю! Ты не ходил с нами, а тоже хочешь нашей добычи? Ишь, какой ловкач!

– Раз уж даешь мне прозвище, надо бы прибавить хоть какую-нибудь малость! – усмехнулся сидящий с самого края. Рагнхильд видна была только седая борода, торчавшая из-под серого худа. – Так и я приобщусь к вашей удаче, хотя пришел вовсе не за этим. Я не из ваших людей, я родич хозяев.

– Вот как? – Удивленная Гудрид подошла к нему. – Кто же ты такой?

Незнакомец снял худ. Это оказался старик с морщинистым обветренным лицом, но сходство с Гудрид было несомненным: тот же острый нос и немного близко посаженные глаза.

– Мы не встречались с тобой, Гудрид, но ты могла обо мне слышать. Мое имя – Эгиль, я сын Хьяльгрима, двоюродного брата Сэбьёрна, который был единоутробным братом Вардис, дочери Боргархьёрта, у которого была дочь Снэлауг…

Рагнхильд заметила, что первоначальное оживление Гудрид сменилось изумлением; та слушала имена, уже явно потеряв нить, кто кем кому приходился.