Книга Моя по праву зверя, страница 29 – Алисия Небесная

Я медлю. Вдыхаю глубже, чем нужно. Затем тянусь под плед, хватаюсь за подол мокрой майки, снимаю её. Потом — юбку.

Остаюсь в одном белье. Кутаюсь в плед, стараясь завернуться до подбородка, будто ткань способна защитить не только от холода.

Он подходит, не глядя, забирает мокрую одежду и молча уходит. Я остаюсь одна: треск камина, капли на коже, мысли, ускользающие, как вода сквозь пальцы.

Проходит пять минут или вечность. Сначала я чувствую запах какао — тёплого, молочного, с привкусом детства и маршмеллоу.

Он возвращается. Протягивает кружку. Пальцы касаются на миг. Его рука горячая. Моя всё ещё ледяная.

— Спасибо, — шепчу. Почти неслышно. Ему. Себе.

Он не отвечает. Просто садится рядом, не вплотную, но достаточно близко. Устраивается на меху, лицом к огню. Тепло от него ощущается сильнее, чем от пламени. Это тепло напоминает дикую природу — знакомую, пугающую и родную..

Я делаю глоток. Сладость и жар переплетаются. Всплывает воспоминание, словно забытый кадр из прошлого.

Первый в моей жизни костёр. Мы, самые младшие, сбились в кучки у огня. Кто-то жарил маршмеллоу, кто-то ловил искры, смеялся и визжал. Я бегала с девочками, падала, смеялась и пыхтела.

А он… Он сидел рядом с отцом. Ему было семь или восемь лет. Он выглядел невероятно серьёзным, даже гордым из-за синяка на скуле. Сидел так, будто уже знал, что станет вожаком. Я смотрела на него снизу вверх и восхищалась. Хотя тогда ещё не понимала, почему.

— Ты уже тогда был задирой, — усмехаюсь в кружку. Голос хриплый, но тёплый.

Он поворачивает голову, чуть хмурится.

— О чём ты? — спрашивает осторожно. Ни угрозы, ни раздражения — только внимательность.

— Первый костёр, — поднимаю глаза. — Мне было пять. Тебе семь. Сидел с синяком под глазом и таким видом, будто уже командуешь всей стаей.

Райн едва заметно усмехается.

— Может, и командовал, — бросает. Уголки губ дрогнули в улыбке — настоящей, той, что не для публики.

— Смотрел на нас, как на щенков, — продолжаю, прижимая ладони к кружке. — А сам весь в маршмеллоу. Помнишь?

Он поворачивается ближе. Отблески огня вычерчивают скулы, шею, плечи. Делают его почти нереальным — живым, но словно вышедшим из сна.

Он смотрит пристально, будто заново собирает моё прошлое по кусочкам, и произносит, тихо, с тенью улыбки:

— Помню тебя… косички, крик, запах дыма — тебя было много.

Он приближается медленно, не касаясь, но завоевывая пространство между нами — как хищник, чьё терпение страшнее прыжка. Запах — терпкий, тёплый, с примесью дыма и леса — оплетается вокруг, заставляя кожу помнить. Его губы почти касаются моих, а сердце уже сорвалось — бьётся в горле, в запястьях, в каждом дрожащем вдохе.

В тишине неожиданно раздается женский голос. Он звучит уверенно, с легкой тягучестью и раздраженной интонацией, знакомой до мурашек.

— А я тебе говорила, Оливер: сына нужно воспитывать, а не закрывать глаза! Эта девочка — не пара ему. Новенькая, да ещё и с прошлым, о котором мы ничего не знаем. Подумай сам…

Мы замираем оба, когда с крыльца доносится до боли знакомый голос женщины с площади — приглушённый.

Райн

Чёрт бы побрал эту стерву. Внутри всё сжимается. Волк рычит, вырывается — готов выйти, растерзать, заткнуть. Нас только что вырвали из самого важного — из того момента, когда Белла не отпрянула. Не оттолкнула.