Книга Похоронные дела Харта и Мёрси, страница 72 – Меган Баннен

Официантка подошла и поставила перед ним заказ:

– Ваш чай, сэр.

Между ними повис пар, и Мёрси подалась вперед, кипя от ярости:

– Позволь заметить, что Элиза Кэнондейл сама берет в руки собственную жизнь и не ждет никакого спасения. И поверь, остается только желать, чтобы у тебя была сила характера Сэмюэля Данна.

– А какой характер у твоего… – Харт снова посмотрел на часы, – невежливо опаздывающего друга?

– У моего друга мизинец ведет себя достойнее, чем скотина вроде тебя может хотя бы мечтать.

Харт отпил глоточек, отставив мизинец, чтобы показать: никакого скотства в нем не найти. Мёрси вздохнула, когда он поставил чашку на блюдце с музыкальным звяком.

– Может, во мне есть вещи, которые удивили бы тебя, Трупсолл, если б ты хоть попыталась копнуть глубже.

Как она могла не замечать, что он цитирует их письма, пытаясь намекнуть, кто он такой? Но Мёрси хохотнула, не замечая, что правда сидит от нее на расстоянии вытянутой руки.

– Умоляю, – фыркнула она. – Если вскрыть тебя на столе, я, наверное, найду рапиру вместо сердца, а в аппендиксе – нудный, мрачный, угнетающий роман, который никто, кроме тебя, и читать-то не захочет.

Мёрси словно взяла со стола тупой нож и разделала Харта. Он пришел сюда сегодня, намереваясь поступить правильно, но теперь истекал кровью. Он заговорил, скалясь, как загнанный в угол зверь:

– А этот твой друг, которого ты ждешь, – он весь такой великодушный добряк, образчик достоинства?

– Да, он такой. Он добрый, и умный, и забавный, и глубокий…

– И, очевидно, невидимый, потому что ты совершенно точно ни хрена его здесь не наблюдаешь.

Слезы Матушки Горестей, да он же будто табличку поднял с надписью «Я твой тайный друг по переписке, Мёрси!» и со стрелочкой, указывающей на его лицо!

– Тебе какое дело, самовлюбленный, злобный, колючий ты человек! Ой, прости, получеловек, а то кто знает, кто ты на вторую половину.

Харт едва вдохнуть мог, так больно его ударило это оскорбление.

– Какое меткое описание, – бросил он сквозь сжатые зубы, ощущая, будто она пронзила его рапирой, его собственной.

Колокольчик над дверью снова зазвенел, Мёрси бросила взгляд на дверь, но вошла компания из трех женщин. На этот раз по ее щеке скользнула слеза, соленая вода; от нее защипали все раны, оставленные Хартом.

– Уходи, ладно? Оставь меня в покое.

– С удовольствием. – Говорил он спокойно, но внутри бушевал пожар. Он напоследок отпил чая и пошел к бару, где заплатил за напиток Мёрси и за свой – последний выстрел, означающий неизвестно что.

В гостиничном номере он упал, раскинув руки, на кровать, не сняв даже покрывало. Его подруга, которая, как оказалось, вовсе ему не подруга, сказала ему, что у него рапира вместо сердца, и, может, была права. И это ранило его в нудный, мрачный, угнетающий роман его души.

В божедень Мёрси поругалась с Лилиан.

Конечно, в божедень у Мёрси был выходной, но это был еще и единственный день недели, когда не доставляли почту. Она не представляла, как доживет до вечера без письма с объяснениями, почему друг не пришел вчера вечером в «Птичку». Потому что такое письмо непременно должно было прийти. Завтра утром. В этом она не сомневалась.

Она отправилась в храм и вновь села перед иконой Привратника.

«Мама говорила раньше, что, когда Привратник закрывает дверь, он непременно открывает окно, – молилась она ему, – но кажется, с последнего моего визита ты закрыл как минимум пару дверей. Я не жалуюсь, но если бы ты показал мне окошко-другое, я была бы очень признательна. А еще Зедди со мной не разговаривает, поэтому у меня не получилось стащить что-нибудь из его выпечки. Тосты – лучшее, что я нашла утром, честно».