Книга Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса, страница 77 – Дарья Кун

Его пальцы дрогнули, едва коснувшись тёплой, липкой поверхности. Он замер на секунду, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Потом забрал кусочек и поднёс его к лицу. Он не ел. Он сначала понюхал. Глубоко, с закрытыми глазами.

И по его лицу что-то пробежало. Что-то неуловимое, но невероятно важное. Напряжение в его плечах ослабло. Жёсткая складка у рта разгладилась. Его глаза, когда он их открыл, были не холодными и пустыми, а… растерянными. Полными какой-то давно забытой боли.

Он медленно, почти неохотно, откусил маленький кусочек.

Тишина на площади была абсолютной. Было слышно, как он жуёт. Как слышен был далёкий лай собаки и крик продавца рыбы на соседней улице.

И тогда он заплакал.

Тихие, беззвучные слёзы потекли по его щекам, оставляя чистые полосы на пыльной коже. Он не рыдал, не всхлипывал. Он просто стоял посреди площади, с кусочком пирога в руке, и плакал, как ребёнок.

– Мама… – прошептал он так тихо, что это услышали только те, кто стоял ближе всех. – Мамины яблоки… с корицей… точно так же…

Вкус. Простой вкус яблочного пирога прорвал годы обучения, годы тренировок и промывки мозгов. Он прорвался сквозь все барьеры и ткнул его носом в самое сердце – в память о доме. О настоящем доме, а не о казарме Культа. О матери, которая пекла такие пироги осенью. О тёплой кухне, о смехе, о безопасности.

Он уронил пирог из ослабевших пальцев и поднял голову. Его глаза, полные слёз, встретились с глазами Элли. И в них не было ни ненависти, ни страха. Была лишь бесконечная, всепоглощающая тоска и вопрос: «Что я делаю?»

Он медленно отступил. Его движения были деревянными. Он повернулся к своим товарищам, к своим «братьям по оружию». Его рука потянулась к оружию за поясом – не к рукояти, а к застёжке ремня. Он расстегнул её, и оружие – странный, изогнутый кинжал из тёмного металла – с глухим стуком упало на камни.

Звук был оглушительным в общей тишине.

– Я… я не могу, – прошептал он. – Я больше не могу.

Этот простой жест, эти тихие слова стали катализатором. Они не призвали к бунту. Они просто… показали альтернативу. Показали, что не поздно выбрать другой путь.

Другой стражник, постарше, с сединой на висках, смотрел на своего молодого товарища, и его собственное каменное лицо дрогнуло. Он не заплакал. Не бросил оружие. Но он отвёл глаза. И сделал шаг назад. Потом ещё один.

Цепная реакция. Один за другим охотники отворачивались, опускали головы, отступали. Их железная дисциплина, скреплявшая их, рассыпалась в прах, разъеденная не силой, а простой, обыкновенной человечностью.

Вэйлор, уже почти скрывшийся из виду на дальнем конце площади, обернулся, чтобы увидеть, идут ли за ним его люди. И он увидел это. Увидел своего самого молодого бойца, плачущего над кусочком пирога. Увидел, как его отряд тает, как ледник под тёплым дождём.

Его лицо исказилось не яростью, а чем-то гораздо более страшным – полным, абсолютным поражением. Он проиграл. Не сражение. Он проиграл войну. Войну за души своих же людей. Его власть, его авторитет испарились, растворились в воздухе, наполненном запахом печёных яблок и тихими слезами.

Он не сказал ни слова. Не стал приказывать, угрожать, пытаться восстановить контроль. Он просто снова развернулся и пошёл прочь. На этот раз навсегда. Его фигура, ещё недавно такая грозная, теперь казалась маленькой и сгорбленной. Он уходил, побеждённый не магией, не силой оружия, а ностальгией. По тому, чего у него никогда не было, или по тому, что он сам когда-то похоронил.