Книга Нарисую себе счастье, страница 46 – Марианна Красовская

Я прикрыла глаза. Конечно, ему-то легко. Его вот сейчас в дамскую юбку не одели. Но да, так проще.

— Я поняла. Это что у тебя, кофе? Даже не думай, доктор запретил. Пей молоко.

И я придвинула к себе кофейник.

— А блинчики у Усти всегда отменные. Не женщина, а настоящая волшебница. Ты чего не ешь? Не голодный?

Казамир закатил глаза и наложил себе завтрак. Кофе, конечно, тоже отобрал, но щедро разбавил молоком. Не так уж и страшно.

— Если ты не против, я поеду к матушке сразу после завтрака.

— Много у вас вещей? Утварь никакую не бери, тут всего хватит. Точно не нужно ехать с тобой?

— Нет, матушка слаба и глазами, и здоровьем. Увидит этакого медведя, перепугается сразу. Я ее подготовлю.

— И все-таки медведь? Знаешь, а мне нравится. Могучий зверь, умный. Лучше уж медведь, чем обезьяна или крот какой-нибудь.

Я вежливо согласилась.

А дальше встал серьезный вопрос: в какой одежде мне ехать. У Маруша была теплая куртка и шерстяные портки. У Марушки не имелось даже туфель. Казимир потребовал, чтобы я сожгла мальчишечьи одежки, я воспротивилась.

— Меня не позорь! Что матушка твоя подумает, если ты скажешь: я невеста Долохова. А сама — как чучело огородное одета.

— То же, что и всегда. Подсдеповата она, даже не заметит.

— А деревенские?

— И плевать на них!

— А если кто знакомый встретится?

— Так все равно болтать будут. Ты же сам сказал, что все знали.

— Ну, не все. На заводе народ простой, он и не приглядывался к тебе.

От первой еще не семейной, но уже ссоры нас спасла Прося, бесхитростно предложив свое пальто. Не новое, перешитое из Ольгиного плаща, но добротное и теплое. Возражений не нашлось ни у меня, ни у Казимира. Поэтому к матушке поехала настоящая приличная барышня в пальто и шляпке, а не как обычно. А ботинки собственные я отстояла, я к ним привыкла.

Быть барышней мне заранее не нравилось. Больше не поболтаешь с Ермолом — попробуй-ка из закрытого экипажа! На сиденье не разляжешься, ноги толком не вытянешь. И юбка ужасно мешает. Все же мужская одежда куда практичнее и, кстати, теплее. В платье у меня озябли коленки и икры.

Впрочем, были и плюсы. В карете не дуло. И сиденья мягкие. И встречные путники не сворачивают шею, чтобы меня рассмотреть.

Чем ближе мы подъезжали к деревне, тем больше я волновалась. Сейчас все сбегутся. Точно сбегутся. Герб Долохова — две дубовые ветви и кувшин с двумя ручками — был известен даже тут. Его можно на донышках чашек и блюдец увидеть. Да и карета роскошная, из лакированного дерева с пунцовыми дверями и красными колесами. Сразу видно, не простой человек едет. А тут — я.

И все же выйти пришлось.

Деревенские, действительно, прибежали. Обступили карету, заглядывали в окна. Увидев меня, ахнули, но, кажется, не признали. Я же, пряча лицо под шляпкой с петушиным пером, ловко проскользнула в наш дом.

— Вам кого, тетенька? — неприветливо встретил меня брат.

— Какая я тебе тетенька? — Уф, можно сдернуть эту бестолковую шляпу! — Что, Ильян, не признал?

— Фу ты! Марушка! А ты чего так вырядилась?

— А я замуж выхожу, братец. За Казимира Долохова. Собирай вещи, да побыстрее. Мы переезжаем прямо сегодня.

Вдоволь полюбовавшись на ошарашенную физиономию мальчишки, хлопающего губами как рыба, я прошла в комнату матери. Она сидела в кресле возле окна и вязала длинный носок. Привычные движения пальцев завораживали.