Книга Где распускается алоцвет, страница 153 – Софья Ролдугина

Да, это было правильно – так провожали зиму каждый год, когда силы её иссякали.

…Айти щёлкнул хвостом, как бичом – и Костяной отлетел в сторону, словно и впрямь стал лёгким, как соломенная куколка, и вспыхнул весь, с головы до пят, и покатился вниз с холма.

Огненный змей свился кольцом, глянул на него вниз – потёк-скользнул к Альке. На пылающей шкуре разрастались чёрные пятна, как гниль; кое-где насквозь уже просвечивали кости… Когда он оказался рядом и ткнулся здоровенной башкой в плечо, Алька почему-то не испугалась совсем, а обняла его, прижалась лбом к пылающему лбу.

Было тепло.

Вокруг перетекали, скользили огненные кольца, огненные петли. Горячее дыхание щекотало шею.

– Я тебя люблю, – сказала Алька тихо. То, что чувствовала уже давно, а поняла просто сейчас. – Я тебя правда очень, очень люблю.

Наверное, если б Айти её в этот момент проглотил целиком, она бы даже не очень обиделась.

Но он не стал. Скользнул кругом, выгнулся – и как-то неуловимо переплавился, изменился, принимая облик человека. Стал таким, каким Алька увидела его в первый раз, в поезде – просто высокий парень со светлыми волосами, собранными в низкий хвост. В алой толстовке, в узких алых джинсах, в стоптанных кедах… Вот только глаза у него были жёлтые, змеиные – и раздвоенный змеиный язык.

– Дурочка ты, – сказал Айти тихо и взял её за подбородок, заставляя запрокинуть голову. – Я не стою того, чтобы такое говорить.

– А это уже мне решать, – ответила Алька упрямо. – Мы, Васильки, такие – что чувствуем, то и говорим… Я правда очень-очень тебя люблю.

Айти рассмеялся тихо, почти беззвучно; пальцы у него дрожали.

– Я знаю, – ответил он. – Только вот я подумал… Сделке конец. Мне… мне ничего от тебя не надо, и имени не надо тоже, я просто хочу… просто хочу, чтоб всё закончилось. Чтобы перестало болеть.

Горло словно судорогой свело.

Дыхание сбилось.

– Так болит только то, что живое.

Айти улыбнулся – очень ярко, солнечно, словно и вправду стал вдруг счастливым – и наклонился низко-низко:

– А вот за это спасибо.

И поцеловал её – легонько-легонько, почти не касаясь губ.

А потом отпрянул.

…Костяной с воем вскарабкивался на гребень холма. Ледяной панцирь скалывался целыми кусками; крошились кости, как гнильё. Но даже так, даже в таком виде он делал мёртвым всё, к чему прикасался, и леденели травы, и становились ломкими ветви осин, и листья делались хрупкими, словно тоненькие ледышки…

Айти – огненный змей – скользнул к нему, и обвил кольцом, и ещё, и ещё, и стиснул крепко-крепко.

И взмыл в небо – высоко-высоко.

Алька, щурясь, запрокинула голову.

Подул ветер словно со всех сторон – стылый, зимний… А змей поднимался всё выше и выше – и вдруг вспыхнул, полнеба залив огнём.

И исчез.

Костяной исчез тоже.

Ветер стих. С неба медленно, плавно опускались искры, словно падал огненный снег, крупные-крупные хлопья, как бывает в самом начале зимы… Алька поймала одну искру в ладони. Она жглась, трепыхалась – и всё-таки никак не гасла, будто очень хотела быть.

По щекам текли слёзы.

Алька лодочкой сомкнула ладони, чтоб сохранить, удержать… И шепнула почти беззвучно:

– Нарекаю тебя Алоцветом.

Но когда разомкнула руки, то там не было ничего – только чернота на ладонях, как копоть.

Потом, спустя целую вечность на холм вскарабкался Дрёма, и Ружин, и злющая Сияна, и Мормагон, остервенело расчёсывающий багровый свежий рубец на шее, и баб Яся верхом на огромном сером волке, и Велька, за плечами которого колыхалась огромная медвежья тень. Алька к тому времени успокоилась и даже почти не плакала, хотя щёки чесались от слёз.