Книга Кровь песков, страница 11 – С. К. Грейсон

Пока жители Великого города сидят за стенами, отказывая пустыне в жертве и смерти, которыми платят за жизнь, люди кланов терпят и голодают. Келвадан отрёкся от старого закона — силы и выживания, — и это вырастило злость у тех, кто всё ещё меряет себя яростью пустыни. Лорд Аласдар умеет играть на этой злости — как на тонко настроенном инструменте.

А мне не нужно слушать полуправды, что меня же и преследуют. Я слишком хорошо понимаю, что будет, если кланы не объединятся и не выполнят нашу задачу — уничтожить Келвадан. Магия пустыни разорвёт дом на части. Никто не выживет. Пустыня Баллан снова станет мёртвой, как до того, как наши предки дошли до океана.

— Заодно лошадь отдохнёт. Знаю, она много таскала тебя в этих поездках, — продолжил лорд Аласдар, ткнув в слабое место. Если бы не правда и если бы я не чуял усталость Алзы, я бы настаивал — утром уйти к другим кланам.

— Она часто несла меня через пески, — признал я.

— И сегодня несла лишний груз. Жертва пришлась вовремя. Песок выпьет её кровь — отпразднует наш следующий шаг к возвращению старых порядков. Может, купим благоволение пустыни — и пару недель без бурь.

Теперь я и правда промолчал. Я предпочитаю проливать кровь в бою и не разделяю пыла лорда к жертвоприношениям. Тишина в голове приходит лишь тогда, когда убийство — во имя пустыни. Но жизнь даёт нам пустыня. И часто требует жизнь взамен.

— Почему бы тебе не совершить жертвоприношение через несколько дней? — сказал лорд Аласдар. — В знак силы. И чтобы я смог почтить твои успехи, — лицо его оставалось ровным, но твёрдые серые глаза впились в меня — будто видели сквозь металл. Будто бросали вызов: откажись.

Я склонил голову:

— Пустыня даёт и забирает.

Глава 6

КИРА

Я не сопротивлялась, когда меня, волоча, забросили в шатёр, — и перекатилась по земле. Осталась лежать на боку, сплёвывая песок, хотя это было безнадёжно. Крошка всегда пробивается между зубов, особенно когда воды почти нет и клейкая сухость во рту удерживает каждую песчинку.

Полог за мной опустился — меня оставили одну. На миг мелькнула мысль: глупо — оставлять без присмотра, вдруг я сбегу? — и тут же осела: у меня не было сил даже на попытку. Путь сюда выжёг их дотла. По тому, как моё тело тянулось по песку мёртвым грузом, они наверняка поняли: путы я не сорву, да и бежать не смогу.

Размер кочующего стана удивил — раза в два больше, чем у последнего клана, у которого мне удавалось разжиться припасами. Доносился звон клинков, но без паники — здесь привыкли к боевым тренировкам. Металл звенел даже сквозь плотную брезентовую стену. Значит, всадников много, если такие занятия — в порядке вещей. Шум большого народа будоражил нервы — не вязался со странным спокойствием, которое легло на меня как смирение.

Я попыталась приподняться — повозилась беспомощно и всё же уселась, не пользуясь руками. По корзинам и тюкам вокруг, по отсутствию ковров на полу поняла: склад. Готовят к жертве — обращаются как с мешком зерна, пока не придёт час.

Я откинулась на штабель корзин с облегчением — тень, покой, меня оставили. Выходит, последние дни моей жизни будут удобнее прежних лет: этот шатёр лучше держит солнце и песок, чем мой шалаш у оазиса. Можно было не цепляться ногтями за жизнь, а подумать о том, что я оставляю. Я чуть не рассмеялась — сухо, надсаживая горло. Всё, о чём жалеют, уходя, — лошадь, клан, семья, — ушло от меня много лет назад. Глаза защипало, горло сжалось. Никто не вспомнит обо мне; ветер слижит следы. Единственный, кто знает моё имя, — тот, кто везёт меня на смерть. Может, я уже мертва, если меня не помнят — не то что любят. Тогда это — милость.