Книга Четверть часа на супружеский долг, страница 14 – Мария Берестова

— Отвечая на насилие насилием — ты только множишь зло. Иногда это неизбежно, — задумчиво пожевал он губами, — но теперь ты, кажется, можешь себе позволить великодушие.

Хотя лицо Атьена не изменилось, Брендан заметил, как засветились его глаза благодарностью и надеждой.

— Ты думаешь?.. — взволновано переспросил он, потом сбился и сдавленно, со стыдом, выдавил: — Память брата…

Внутри Брендана всё вздрогнуло и взорвалось болью. Друг, которого больше нет.

Друг, от которого остались лишь разорённая страна, израненные и отравленные ненавистью пародии на людей — и младший брат, которому теперь, вот, было жалко ниийку.

Остановив коня и вынудив спутника остановиться тоже, Брендан мрачно посмотрел на него и спросил:

— Ты что же, думаешь, он бы хотел, чтобы ты в память о нём насиловал девчонок?

Атьен покраснел очень заметно, но промолчал. Потом отметил:

— Она враг.

Его слова полностью соответствовали тому, что чувствовал сам Брендан. Задумчиво потрепав холку коня, он через несколько секунд всё же нашёл возражение:

— Она была врагом, когда была ниийской принцессой. И она будет врагом, если останется ниийской принцессой, — подчеркнул он, затем на недоумение Атьена растолковал: — Но разве не в твоих силах это изменить? — он пожал плечами: — Как ты заметил, девчонку предали. С чего бы ей хранить им верность?

Лицо Атьена заметно посветлело.

— Спасибо, Бренд, — проникновенно поблагодарил он.

Они двинулись в дальнейший путь и некоторое время молчали, нагоняя отряд.

Брендан почему-то почувствовал, что и ему стало легче — как будто то, что он нашёл в себе силы заступиться за ненавистную девчонку, немного уменьшило и его внутреннюю тьму.

Этот разговор позволил Атьену почувствовать себя лучше. Он не участвовал в битвах сам — всё время провёл в столице, и разве что видел раненых да помогал беженцам. Этого было достаточно, чтобы изранить сердце, — но недостаточно, чтобы зародить по-настоящему глубокую ненависть. Ему не приходилось самому держать меч и драться, и он всё ещё продолжал видеть в ниийцах людей — таких же, как он сам. Он считал себя должным их ненавидеть, и ненавидел как умел — но в его чувствах не хватало той глубинной, мучительной, непреходящей ярости, из-за которой ты перестаёшь видеть во враге человека.

Для Атьена ниийцы остались людьми, а принцесса была в первую очередь обычной напуганной девушкой, которой хотелось помочь.

Когда вечером они прибыли в город, где планировалось заночевать, он не стал навязывать ей своего присутствия — подумал, что ей так будет проще. И он даже решил и вообще к ней не заходить, но…

Она же будет ждать. Он же преподнёс эти рогровы объятия как традицию, соблюдения которой сам потребовал. И она будет ждать, когда он придёт — и нервничать. Кто знает, чего она навоображает?

Атьен был эмпатичен и легко вообразил себе несчастную девчонку, которая будет всю ночь нервно дрожать обломанной веточкой в ожидании каких-то ужасных вещей. Чувство вины впивалось в него, как мельчайшие, невидимые иголки от рассыпавшегося по одежде елового мусора, причиняя постоянный, раздражающий дискомфорт.

Нужно было зайти хотя бы для того, чтобы сказать, что всё хорошо, ей не надо ничего ждать и бояться.

Зайти к ней оказалось почему-то гораздо сложнее, чем он думал — некоторое время он стоял у дверей. Густой туман нерешительности окутывал его душу. Наконец, ему удалось сбросить с себя этот морок и постучать.