Книга Четверть часа на супружеский долг, страница 28 – Мария Берестова

— Не по отношению к ниийцам, — сухо выразил общее возмущение командир.

Его слова прозвучали твёрдо, словно приговор. Лицо было мрачным и неподвижным, будто высеченным из камня. Он не повышал голоса — и в этом молчаливом холоде чувствовалась угроза куда сильнее, чем в криках остальных. Для него не существовало полутонов: ниийцы были врагами, и точка. Молодой ветеран нынешней войны, переживший последнюю битву, — ненависть его была непримирима.

Одноглазый решительно кивнул, поддерживая это высказывание. Нервный шатен подтверждающе ударил стаканом по столу. Его рука дрожала так сильно, что часть вина выплеснулась на скатерть, оставив тёмное пятно. Он даже не заметил — глаза его метались по лицам за столом, ища поддержки. Вся его фигура источала угольный жар давней ненависти, пахнущей гарью и пеплом.

Старший устало прикрыл глаза, не видя смысла спорить с этой бурей. По мелькнувшей во взгляде безнадёжности стало ясно: он пытался уже много раз — и всегда проигрывал. Теперь он лишь игнорировал крики так же, как когда-то — свист смертоносных стрел. Он не пытался добиться победы в споре; он просто не хотел пасть в этой битве с ненавистью в собственном сердце.

Одноглазый наклонился вперёд, его единственный глаз горел болезненным светом.

— Тоже готов теперь угождать ниийцам, Гард? — язвительно и гневно обрушился он на старшего.

— Да он совсем раскис! — горячо поддержал его нервный шатен.

За столом поднялся одобрительный гул, в котором всё острее звучали выкрики ненависти против ниийцев.

— Хватит орать! — привстав, стукнул вдруг кружкой по столу крепкий бугай с широченными плечами, обводя всех суровым взглядом. — Ещё не хватало рассориться из-за девчонки! — с досадой воскликнул он.

Он снова опустился на лавку, но не убрал руки со стола: ладони его лежали широко и прочно, словно две каменные плиты. В его взгляде не было ни ярости, ни презрения — только раздражение на шум и бесполезные крики.

От возмущения уронив, наконец, несчастную вилку, нервный шатен взвился и обратился к нему с обвинением:

— А ты чего раскомандовался-то?!

Его голос сорвался на визг, а рука, вместо упущенной вилки вцепившаяся теперь в край тарелки, дрожала так, что грозила разбить её о дерево стола. На лице шатена проступила краснота — он сам пугался собственной злости, но остановиться уже не мог.

— В самом деле, — холодно поддержал его хмурый командир, оглядывая детину мрачным взглядом. Он не позволял себе крик — считал его слабостью — но его властный голос был выразительнее любого крика.

Детина усмехнулся:

— Так незаметно, чтобы ты стремился навести в этом бедламе порядок.

Командир нахмурился пуще. Сидевший рядом с ним парень — его друг и заместитель — бросил на детину недовольный взгляд:

— Повыступай тут ещё! — буркнул он, и в этих словах звучала скорее привычная лояльность к другу, чем собственное убеждение. Он сказал это, глядя мимо детины, в пустоту. В его голосе не звучала ненависть — только холодная привычка вставать рядом с другом, повторяя за ним.

— Бедлам в наш порядок принёс в этот раз князь, — перевёл стрелки командир, наконец, выражая своё недовольство руководством напрямую.

Брендан резко поднял голову. Он знал, что этот момент настанет — и боялся его. Губы его сжались в тонкую линию, а взгляд метнулся к Атьену: держись.