Книга Четверть часа на супружеский долг, страница 30 – Мария Берестова

— Князь прав, — неожиданно вмешался в разговор бугай. — Девчонка не в ответе за брата.

Атьен улыбнулся ему уголком рта, радуясь внезапной поддержке, но остальные не были столь же понимающими. Слова бугая вызывали у них возмущение и протест.

— Да какой он князь! — вдруг презрительно выплюнул одноглазый, прожигая Атьена яростным взглядом, и припечатал: — Обычный ниийский маркграф! Вот и выгораживает ниийку! — с горечью резюмировал он, наслаждаясь тем, что противник его смертельно побледнел от нанесённого оскорбления, попавшего прямо в цель.

В этот раз командир не стал окорачивать — он сам был против того, чтобы Атьен приносил присягу королю, и не мог простить ему его выбора, и внутри себя обвинял князя в том же, что так дерзко теперь выговорил одноглазый.

Эту пощёчину нельзя было оставлять без ответа.

Встав, Атьен обвёл своих людей медленным изучающим взглядом.

Они все выглядели по-разному. Раздражённый прищур Брендана. Нервно сжимавшиеся в кулак и тут же разжимающиеся пальцы бугая. Пустое, равнодушное лицо заместителя — так, словно он смотрел не на князя, а на фигуру, лишённую человеческих черт. Непоколебимое упрямство командира, полного ненависти. Нервно дёргающийся разлёт опалённых бровей шатена. Спокойная усталость без тени живого чувства в лице старшего: ни гнева, ни решимости — только выгоревшая пустота. Яростный огонь в единственном глазу. Стыдливо отвёрнутый в сторону молодой кучер, который даже отодвинулся от стола, чтобы быть не в общем кругу. Отведённый в сторону взгляд седого юноши — полный страха и тревоги, будто само присутствие за столом требовало от него невозможного. Такие разные — и столь одинаково израненные.

— Мы проиграли в этой войне, и это факт, — спокойно сказал Атьен, затем, убедившись, что все взгляды обратились к нему, продолжил: — И так бывало уже не раз, и не раз наши предки собирали силы и снова отвоёвывали себе свободу.

В этот раз в угрюмых лицах зажглась решимость. Сжимались кулаки, горели глаза — они были готовы встать и воевать снова.

— Но если, — возвысил голос Атьен, — они победят нас не только не поле боя… — он сглотнул и продолжил: — Но победят и наш дух, — внимательные глаза препарировали его со всех сторон, — если мы превратимся в таких же, как они, и перестанем быть людьми… — Он упрямо поднял голову и припечатал: — Вот тогда они победят нас навсегда.

С этими словами он вышел.

Ни одного возражения или окрика не раздалось ему вослед: он нашёл тот единственно верный аргумент, который был услышан.

Непроходимость вязкого неможья:

Проваливаюсь сердцем во вседрожь я.

Девчонка нашлась рыдающей в своей комнате.

Атьен замер было, предполагая тихо уйти — чем он мог ей помочь, как утешить? — но она, заметив его появление, всхлипнула особенно отчаянно, а затем, рванув к нему, вцепилась руками в его плечи и прижалась к нему всем своим дрожащим телом.

Он замер, не зная, как реагировать. Прижать к себе — напугать ещё больше, оттолкнуть — жестокость. Он выбрал что-то среднее: обнял её осторожно, готовясь в любой момент отстраниться, но, кажется, она даже не заметила его рук на своей спине. Она отчаянно рыдала, и рыдала, и рыдала ему в грудь — и ему сделалось страшно от почти звериных звуков её рыданий и от непрекращающейся дрожи её тела.