Книга Четверть часа на супружеский долг, страница 29 – Мария Берестова

Реплика командира словно стала для всех сигналом.

До этого они все избегали смотреть на Атьена, предпочитая переругиваться между собой.

Командир снял запрет: заговорил о том, что это князь виноват в том, что притащил к ним мерзкую ниийку.

Все взгляды мгновенно обратились на него — в одних стоял гнев, в других вопрос, в третьих обида и недоумение. Никто не понимал его поведения; они чувствовали себя преданными и обманутыми.

Нервный шатен вздрогнул всем телом, словно по его жилам ударил ток. В глазах мелькнуло безумное облегчение: наконец можно выкричать всё, что копилось. Его пальцы судорожно теребили край скатерти, а дыхание стало частым и рваным. Он готов был ринуться в этот бой!

Седой юноша вжался в спинку стула, будто хотел исчезнуть. Его плечи мелко подрагивали, взгляд остался прикован к столу. Но даже так было видно: каждое слово в этом разговоре обрушилось на него тяжестью, словно он вновь слышал приказы на поле боя.

Старший лишь качнул головой и уставился в пустоту, будто заранее знал: спорить бесполезно.

Сам командир сидел неподвижно, но его глаза блеснули холодным удовлетворением: он знал, что дал знак. Его слова прозвучали сухо, почти буднично, но для всех за столом это стало разрешением выплеснуть свою ненависть.

В глазу одноглазого вспыхнул злобный огонь. Он подался вперёд, будто ждал этого сигнала всё время: наконец‑то можно было не стесняться своей ненависти. На губах заиграла хищная усмешка — теперь его ярость имела законное прикрытие.

— В самом деле, Тьен! — горячо воскликнул он. — Как ты смеешь её защищать?! — с горечью обвинил он.

Большинство поддержало его согласным гулом, однако командир посчитал нужным вмешаться:

— Думай, с кем говоришь, — окоротил он одноглазого. В его словах чувствовалась сталь. Он не мог позволить себе потерять контроль над отрядом: любое слово против князя могло стать бунтом. Но и защищать Атьена он не хотел. Его холодный взгляд был полон горечи человека, который считал, что князь предал память павших.

Одноглазый поперхнулся следующим обвинением, опустил взгляд и пробормотал что-то, что должно было быть извинением, но выглядело как возмущение.

— Разве это не мой долг, — разорвал гул спокойный голос Атьена, — защищать мою жену?

Он понимал, что не будет услышан ими, но не мог отступить от того, во что верил.

Ошеломлённые взгляды были ему ответом: они не могли поверить, что он принимает её сторону в этом конфликте.

— Она тебе не жена. Её тебе навязали, — выразил общую мысль командир, вглядываясь в лицо Атьена. — Зачем ты пытаешься сделать вид, что это не так?

— Ты слишком много чести ей оказываешь, Тьен, — поддержал его заместитель. Он сказал это почти без эмоций, словно повторял заранее выученную истину. В его глазах не было чувств — только ледяная пустота.

То, что возмущённые восклицания смолкли, приободрило Атьена, и он решил выразить прямо то, что чувствовал:

— У неё больше никого нет, кроме меня. И её некому защитить — только мне!

Когда он произнёс свои слова, сердце его стучало так сильно, что он едва не сбился с дыхания. Он знал, что теперь он окончательно отрезает себе путь назад. Но мысль о том, что девчонка останется одна — без его защиты, без надежды — была невыносима для его чести.

Командир дёрнулся так, словно Атьен этими словами залепил ему пощёчину. За столом пронёсся новый гул: кто‑то сжал кулаки, кто‑то зло выругался, кто‑то лишь опустил глаза, не решаясь встречаться взглядом с князем. Но общее чувство было одно — они не могли принять, что их лидер встал на сторону той, кого они считали врагом.