Книга Откупное дитя, страница 34 – Юля Тихая

Грач переступает на моём плече и так отчётливо кашляет, что девчонка отвлекается и округляет глаза. А я маленько его встряхиваю: не хватало только, чтобы его сочли какой-нибудь лесной нечистью!..

— Я зеркало, — лепечет девчонка, — потеряла… Аласькино зеркало, ей муж с городу привёз, я выпросила, чтобы…

Тут она краснеет всем лицом, и я киваю понятливо. Из пары зеркал можно сделать коридор, а через него звать суженого, — главное только успеть перевернуть зеркала раньше, чем видение выйдет наружу и удушит гадальщицу.

— Я его протёрла потом, на столе оставила, но оно пропааало… Аласька мне уши прищемит, а уж если батя узнает, зачем было зеркало…

Она снова хлюпает носом, и так мне становится её жалко, что я берусь за подол своей рубахи и вытягиваю из него светлую нитку. Завязываю на конце, свиваю на ладони пальцем, сматываю в крошечный клубочек, шепчу слова.

— Возьми, — говорю. — К кончику привяжи ещё нить или несколько, подлиннее, чтобы клубок стал хоть с пару ногтей размером. А как свечереет, подержи его в руках, завяжи конец и скажи: как нить вьётся от узла к узлу, от узла к узлу, от узлу к узлу, так от меня меня путь дорожка к потерянному зеркалу протянется. Три раза повтори и иди, куда клубочек покатится. Так и найдёшь своё зеркало.

Девчонка принимает клубочек в ладонь, и глаза её сияют.

— Спасибо, — шепчет она. — Спасибо!

Кланяется в ноги, а потом глядит на меня внимательнее, пугается и убегает.

И я сперва удивляюсь, а потом понимаю: не меня она испугалась.

— Нейчутка! — грач вращает глазами, и слова его грохочут, а клюв больно щипает ухо.

— Ай!

— Я что тебе говорил!..

— Ай, тьфу, брысь, да остань же!

— Дур-ра!

Я скидываю его с себя, отмахиваюсь, и он скачет по земле, каркая и хлопая крыльями. Я сержусь:

— Да это же ерунда совсем!

— Ер-рунда?! Она не просила, а ты цены не назначила. Это дурное дело, Нейчутка. Ты слушаешь вообще, чему я тебя учу? Или только заговоры и запоминаешь?!

Я прищуриваюсь, а потом говорю:

— Знаешь, что думаю?

— Глупости всякие, — мрачно подхватывает грач.

Я отмахиваюсь:

— Сам ты… неумный. А я вот думаю, что я, может, и ведьма, но никак не ножик.

Чигирь склоняет голову и заглядывает мне в лицо. И мне почему-то становится от этого очень весело, и дальше все слова говорятся легко.

— Я не ножик, потому что ножик — где положил, там и взял, что захотел с ним, то и сделал, хотел — человека ткнул, хотел — репу почистил. И ножику всё равно, ножику не важно, что резать, а даже если б ему была какая-нибудь разница, он всё равно ничего с этим сделать не умеет. А я не ножик. Я могу плюнуть тому мужику прямо в его рыло и сказать, чтобы сам шёл со своими глазами разговаривать, а коли сгинет, так и не моя беда. Я могу денег не взять и уйти по дороге куда-нибудь дальше. Могу — над свечой пошептать и вызвать непокойных духов, чтобы своим потомкам всё объяснили. А могу сама всех выкопать и отпеть, понимаешь? Делать всё, чего захотят дурные люди, потому что они попросили, — так мы не договаривались. Я, может, по-другому хочу.

— Тогда и отвечать тебе, — гаркает Чигирь. — Кто решает, тот и платит. Деньгами и грехом!

Но я только смеюсь. Я уже за столько всего отвечаю и столько всего несу, что, право слово — одним грехом больше!..

— А ещё знаешь что думаю?

— Ещё одну глупость?